В прошлую среду, 6 ноября, состоялось заседание правительства, где министр финансов Ольга Лаврова то и дело «нападала» на нынешнего председателя Государственной налоговой службы (ГНС) Исхака Масалиева. В частности глава Минфина обвинила руководителя ГНС в том, что тот недостаточно старается выполнять план. K—News побеседовал с Исхаком Масалиевым и узнал, каково это – возглавлять структуру, ответственную за сбор налогов, не будучи налоговиком.
Исхак Абсаматович, Вы возглавляете Государственную налоговую службу уже год с лишним. Бывали такие случаи, что кто-то по-дружески, скажем, пытался через Вас решить свои проблемы с налоговиками?
Друзья-то меня знают. Они в курсе, что в вопросах службы подходить, просить — не стоит даже. Если только речь не идет о нормальном, законном решении, на которое следует обратить внимание сотрудников. Тут я, конечно, помогу. В частности бывает, некоторые товарищи, которые занимаются бизнесом, просят помочь, когда касается разъяснения того или иного положения законодательства, или обращаются с просьбой, чтобы проверка предприятия прошла законно, потому что иногда, вместо нормальной проверки, налоговики приходят и вымогают деньги.
В налоговой структуре более 2 тыс. 200 человек, часть из которых работает в системе проверок. Они же все люди, они делают то, чему научились за 15-20 лет. На днях Антикоррупционная служба опубликовала информацию, что к ним поступило 440 заявлений, из которых лишь 35 касаются налоговой и таможни, все остальные – это милиция, школы, система государственного управления, больницы и так далее. Это говорит о том, что пусть понемногу, но коррупция в нашей службе снижается.
Возможно, в этом есть и моя заслуга. Ведь, к примеру, я многих начальников управлений на улице встречу — не узнаю. Когда в первый день меня представили сотрудникам, я сразу же сказал: кто выполняет план, не допускает нарушений, тот ко мне не заходит. Есть ряд управлений, которые из месяца в месяц выполняют свой план, у них есть рост показателей, у них дисциплина соблюдается. Ну, зачем мне их лишний раз вызывать, дергать?
На Новый год, на профессиональный праздник соберемся, поздороваемся с ними и все. Либо когда я еду в регионы, тогда с ними могу поговорить. А дальше этого отношения и не должны заходить. За год и месяц, что я занимаю должность председателя ГНС, я ни одному сотруднику не давал поручение накрыть стол, организовать ужин. Потому что, если я даю поручение инспектору или начальнику – согрей там баню или накрой стол, я буду ему обязан. Мне этих посиделок не нужно. Я не пью, не прельщаюсь пищей. Мне чуждо сидеть во главе стола, когда баранина передо мной, а присутствующие «шефу» дифирамбы поют. Цену подобных дифирамбов я хорошо знаю.
Вот Вы говорите, сотрудники привыкли к коррупции за 15-20 лет. А что с молодыми работниками?
А что такое «молодой» – в отношении меня или в отношении Вас? С точки зрения моего возраста, конечно, большинство сотрудников моложе меня. А если объективно, то настоящих молодых людей в возрасте от 20 до 30 лет в ГНС процентов 50. И естественно, они постепенно могут заражаться коррупционными привычками нерадивых работников старшего поколения.
Можно ли надеяться, что когда-нибудь ГНС полностью обновит состав, и вот эта порочная практика останется в прошлом?
Обновление — естественный процесс. До минимума коррупционность доведем обязательно. Может быть через 5-10 лет, но мы обязательно к этому придем. Сейчас завершается первый этап процесса автоматизации ГНС. Переход на сдачу отчетов предпринимателями через электронную почту — это большой шаг вперед. Сегодня этой системой пользуются более 5 тыс. предпринимателей. Говорить о массовости пока не приходится, но это все равно уже достижение.
Наши молодые сотрудники, к слову, более близки к такой системе, и, думаю, придет время, когда мы максимально перейдем на компьютерный учет. И тогда, конечно, меньше будет контактов налоговика с предпринимателем, и коррупционная составляющая, как следствие, уменьшится.
С другой стороны, она может перейти в иные формы, возможно даже в такие, о которых мы еще даже и не догадываемся. Компьютер — это же техника. Какую информацию туда введешь, такая и будет в базе данных. Нерадивый сотрудник может ввести не ту информацию, и в результате будут искажены данные. Не забывайте еще, что сегодня даже в компьютерные базы Пентагона проникают молодые продвинутые хакеры. Залезть в базу данных нашей налоговой службы и вызвать какой-нибудь сбой гораздо легче. В этом плане, думаю, проблемы будут. Но самое главное достижение компьютеризации, — мы минимизируем количество сотрудников, которые «попрошайничают», и количество предприятий, которые «предлагают», то есть искушают. Ведь коррупция – процесс обоюдосторонний.
У Вас такая принципиальная позиция по этому вопросу. Нет ли в коллективе, особенно среди «старичков», какого-то внутреннего противостояния Вам? Может быть, какие-то интриги?
Безусловно, я допускаю, что такое противостояние есть. Для начала, я не специалист в налогах. Я был, по сути, чужим человеком для них. И, возможно, элемент какого-то корпоративного отторжения существовал. Может, существует и до сих пор. Люди, которые долгое время работают в налоговой системе, в отличие от меня, стократно лучше знают предмет, и в их мировоззрении, возможно, я человек, который ничего не понимает, а только ругается, кричит: «План, план!». И наказывает.
Но за этот год и один месяц, мне кажется, это отношение все-таки изменилось, и значительная часть сотрудников стала воспринимать меня достаточно тепло. Может быть, какую-то роль сыграло то, что я был публичным деятелем, трижды депутатом от одной и той же политической партии и, самое главное, что я ношу фамилию, которая изначально предполагает какие-то дополнительные обязанности. А может быть, лучше стали относиться потому, что я стараюсь давать простор. Я сделал то, чего не делал ни один председатель до меня: я отдал начальникам территориальных управлений часть своих полномочий – право приема на работу, увольнения, перевода из одного отдела в другой.
А с другой стороны, быть может, тот факт, что я пришел со стороны, наоборот, положительно отразился на работе ГНС. Был бы я налоговиком, я, возможно, часами бы здесь лекции читал.
Среди начальников, безусловно, есть какие-то интриги. Каждый начальник имеет свое тщеславие, самолюбие, хочет мое место занять. Но каких-то активных действий, умышленных «провалов» плана нет. Они прекрасно поняли, что я не только не возбраняю тщеславие, но и хорошо к этому отношусь – пускай на месте председателя будут специалисты.
Неужели не было конфликтов с подчиненными?
Ну почему же? Со мною спорят и судятся некоторые нерадивые работники, которых я увольняю, но процесс работы такое предполагает. Это нормально, сотрудник должен уметь отстаивать свою точку зрения. Иное дело — ухищрения с целью избежать ответственности.
Не так давно я поругал ряд начальников. Трое-четверо из них, по моим сведениям, в тот же день ушли на больничный. Так, на всякий случай.
Такая уж система. У себя в кабинете я с одним начальником разговариваю о том, что буду его освобождать, предлагаю перевести на другое место. Он отказывается — я его увольняю. Потом он обращается в суд с заявлением, что был болен, и увольнять его нельзя по закону. В суде наши юристы говорят: «А у нас же нет больничного листа, мы же не знаем, ты же в тот день был на коллегии, затем у председателя был». «Нет, — говорит судья. – Вот у него есть документ». Оказывается – уволенный товарищ в тот же день «заболел». Я новый приказ издаю – с момента завершения больничного увольняю. Но находится другая отговорка, и все равно суд восстанавливает его. Причем, один и тот же судья занимается трудовыми спорами по ГНС. Наверное «специалист высокого профиля».
Трудовой кодекс защищает работника от произвола работодателя. И это хорошо. Это обязывает начальника, то есть в данном случае меня, работать более филигранно. Если я хочу убрать человека с должности, я должен подходить к этому вопросу юридически правильно. В итоге пришлось ввести новую практику: тот начальник, который ко мне заходит, сначала в приемной расписывается в том, что он не болен. Смешно, но вот 12 человек, с которыми недавно было совещание, уже подписали. Из них, как я и сказал, часть идет на увольнение. Они даже больничный открыли, но у меня есть документ, что они не болеют. По большому счету так не должно быть, это же не детский сад. Но мне приходится на это идти.
Или в декретный отпуск мужчины уходят. И не только в ГНС такие сотрудники! И в прокуратуре есть мужчины, которые находятся в декретном отпуске. Закон это позволяет. Но зачастую мужчины используют этот способ, чтобы отдохнуть годик, пока не сменится председатель или генпрокурор или начальник…
Вы обмолвились, что, мол, были бы Вы налоговиком… То есть, 13 месяцев на месте председателя Налоговой службы прошло, но налоговиком Вы себя еще не считаете?
Нет, конечно. Даже два года проработав, не буду себя считать налоговиком в полном смысле слова. Я тешу себя мыслью, что должность председателя — политическая по статусу, и моя задача – организовать менеджмент, управление организацией. 3,5 млрд налогов в месяц я должен требовать.
Чтобы стать налоговиком надо пять лет учиться. Мои заместители – они специалисты в этой области и потому пользуются абсолютной свободой, но спорные какие-то моменты разрешаю я. Таким образом, на мне лежит организация и арбитраж: когда между структурами или между руководителями управлений возникают споры, я должен выступать как арбитр — либо призывать к содействию, либо отсекать кого-то. Но самую главную задачу, которую возлагают на руководителя, я вижу в изменении характера налоговой службы, изменении ее окраски.
Конечно, мне приходится изучать Налоговый кодекс, постоянно читать. Процесс учения ежедневный и ежечасный. Кстати, за этот закон (о Налоговом кодексе – прим. ред.) я, будучи депутатом, также голосовал. И вот сейчас многие его положения для меня становятся непонятными. Когда был депутатом, я не всегда вникал в ситуацию, а сегодня, имея новый багаж знаний, по-другому воспринимаю.
А вот учитывая свой новый опыт, Вы как оцениваете деятельность бывших коллег-парламентариев? Ведь были же приняты какие-то законы, касающиеся ГНС, когда Вы уже были председателем.
Я многое переосмыслил. Понял, что депутаты, прежде чем принимать решения, касающиеся бюджета и налогов, должны сто раз все пересчитать. Просчитывать последствия и соизмерять с другими законами. Но этого нет и сейчас.
Яркий пример — в конце прошлого года приняли закон об освобождении от налога, так называемые, спецсредства. Это деньги, которые, например, высшие учебные заведения получают за счет контрактников, сборы таможенной службы — все это называется специальными средствами, и ранее они облагались налогами. Депутаты начали с хорошей идеи, суть которой была в том, чтобы отменить налоги на спецсредства для вузов и дошкольных образовательных учреждений, чтобы стоимость обучения в них снизилась для граждан на сумму налога. Намерение благое. Но потом парламентарии подумали, подумали и решили: а давайте налоги на все спецсредства отменим. И получилось, что в бюджете «дырка» образовалась — в 1 млрд. 250 миллионов сомов, а какого-то положительного эффекта для граждан – нет. Хорошо, учебные заведения освободили от налога на спецсредства. Что, дешевле контракт стал? Нет. Дошкольные учреждения освободили от налога на спецсредства, что дешевле стало отдавать ребенка в садик? Нет.
Теперь я начал понимать, что и мы, будучи депутатами, зачастую принимали законы, последствия которых не предусматривали. Зачастую компетенции не хватало, а других слушать не хотели.
А Вы не пытались с высоты своего опыта и положения повлиять на парламентариев?
Я вам так скажу: когда на лацкан пиджака прикрепляют значок депутата Жогорку Кенеша, человек сразу становится во сто крат «умнее». Он никогда и никого не будет слушать. Попробуй я дать совет кому-нибудь из депутатов, он в лучшем случае скажет: «Эй, очкарик, давай иди отсюда!» Это касается большинства молодых людей, которые только недавно стали депутатами. Впрочем, и немолодых тоже.
Исхак Абсаматович, как долго еще Вы намерены возглавлять ГНС?
По закону каких-то сроков, ограничений нет. В коридоре, возле моего кабинета располагается галерея портретов руководителей налоговой службы. Я 21-й, то есть за 23 года поменялось 20 председателей. Как говорил Петр I, должность уж больно воровская, и желающих ее занять, соответственно, очень много. Самый длительный срок, который занимал один руководитель налоговой — два года. Остальные от 6 месяцев до полутора лет работали.
В этом кабинете я уже сидел в 2005 году с 25 марта по 20 апреля, после первой «революции». Тогда это был Комитет по доходам, включавший в себя и таможню и налоговиков. Но через 20 дней этот комитет был ликвидирован, и я ушел в парламент. Поэтому это мое второе пришествие – более длительное. Как шутит один мой товарищ-депутат: ты уже год сидишь в должности, тебя уже снимать можно.
Тем более, нужно учитывать то, что сегодня у нас парламентская республика, и если с правительством что-то произойдет, и оно будет заново формироваться, то должность главы ГНС будет предметом острого интереса той или иной фракции. Вполне вероятно, что сюда предложат другого человека.
В сентябре прошлого года, когда меня пригласил к себе премьер-министр с предложением занять место председателя, он дал мне время на раздумья. Я посоветовался со своими политическими соратниками, с семьей и они сказали: «Ты 2,5 года дома сидишь, иди уже на работу».
Я ведь тогда искренне переживал, что это такая консервативная, узкоспециальная по характеру система, оправдаю ли доверие. Но на деле оказалось, что команда здесь неплохая. Если есть проблемы, то вместе их решаем, если у меня есть какие-то вопросы, то я вызываю сотрудника – он мне пояснит.
В принципе два года — это достаточный срок, по истечении которого любой сотрудник, пусть даже и руководитель, должен ставить вопрос: либо меня берите на повышение, либо на другую должность, чтобы я пользу принес там. Потому что через два года, наверняка, какое-то повышенное самомнение появится, звездная болезнь начнется. Но я так далеко не заглядываю. Я — политик, и, глядя на сегодняшние политические процессы, не знаю – дотяну ли я до двух лет стажа здесь или не дотяну. Но буду работать до последнего часа.
Не обидно будет уходить?
В отличие от многих, я этой должности ни у кого не просил. Если сегодня придет указание от премьер-министра освободить место, или парламент примет такое решение, я смогу совершено безболезненно оставить должность, взять портфель, три книги и уйти.
Я не могу сказать, что не успел те или иные процессы завершить. Верю, тот, кто после меня будет руководить, тот и будет продолжать. Реформация самой службы, автоматизация – это процессы необратимые. Другое дело — коррупционная составляющая. Она уже во многом зависит от личности руководителя.
Это государственная служба и обид не должно быть. В любом случае, как руководитель политической партии, я буду участвовать в общественной жизни страны.
А что насчет Жогорку Кенеша? Хотели бы вернуться в парламент?
Я бы с удовольствием пошел в депутаты. Не буду скромничать, я хочу быть депутатом. Мне нравится работать в парламенте, мне нравится работать с законами, и мне кажется, что получается это у меня не самым худшим образом. Чем эта должность – да и вообще, чем любая государственная должность, – депутатский статус гораздо выше. Если конечно ты не ставишь своей целью заработать много денег. У нас как считается: если депутат, значит, олигарх. На самом-то деле, большинство наших депутатов не богаты. Я не скажу, что бедняки, но они простые граждане. Такие же, как и мы с вами.
На следующих выборах Партия Коммунистов Кыргызстана намеревается участвовать на выборах в парламент. Мне 53 года, думаю, еще один срок я вполне смогу поработать. Если народ изберет, конечно.
