Президент Института стран Азии и Африки МГУ профессор Михаил Мейер — о том, как в юности выбрал турецкий язык, о русско-турецких отношениях, состоянии отечественной тюркологии и своеобразных представлениях россиян о Турции он рассказал молодежный интернет-журналу МГУ.
— Михаил Серафимович, почему вы в свое время решили заниматься именно тюркологией? Почему выбор пал на эту страну?
— Знаете, я начитался в детстве всякой восточной литературы. Первая книга, которую я прочитал в шесть лет после эвакуации, — кыргызский эпос «Манас». Меня, маленького мальчика, она очень впечатлила: шашками машут, кто-то куда-то бегает, на конях скачут. Для мальчика времен войны — это конфетка! Если бы не эта книга, не знаю, куда бы завела меня жизнь.
— Получается, она стала вашей путеводной звездой?
— Получается, что так. Этим фактом я очень порадовал президента Кыргызстана — он ушел от нас в совершеннейшем удовольствии.
Я любил ходить в Ленинку, в детский отдел. Читал все подряд, что под руку попадется. Если бы сейчас дети могли бы попасть в Ленинку раньше, были бы совсем другие ощущения. Когда пришло время поступать, я думал, что выберу Институт востоковедения. А к тому времени, как я собрался, над ним нависли тучи, и он закрылся: это был военный институт, а война кончилась. Тут уже сам Бог велел ориентироваться на Московский университет. Да и выбора тогда не было: педагогический еще, но я не хотел туда, хоть в итоге стал педагогом.
— Отношения между Россией и Турцией всегда были непростыми. Как вы их оцениваете на данный момент?
— Я могу сказать, что самое неприятное осталось в недалеком прошлом. Сейчас отношения с обеих сторон обретают миролюбивый характер, и я рассчитываю, что у наших студентов появится возможность снова стажироваться в Турции. Это для меня самое главное с точки зрения Института. Если же говорить с точки зрения политики, должен пройти значительный период времени, прежде чем отношения станут действительно нормальными.
Сегодня диалог между Россией и Турцией осложняет проблема Сирии, поскольку наши представления о том, как она должна развиваться и какой должен быть там режим, не совсем совпадают с представлениями Анкары. Россия считает, что в Сирии должен быть некий порядок и законная власть в виде существующего президента, правительства и других органов. Конечно, здесь еще будет много препятствий с разных сторон, не говоря об отрядах ИГИЛ (запрещенная в России террористическая организация — «ТД») и мусульманских радикальных организациях. Создание отдельных территорий, контролируемых другой страной, как пытается сейчас делать Анкара, вряд ли будет совпадать с нашими представлениями о политическом строе в Сирии. Значит, предстоят очень сложные международные переговоры.
Как оптимист я считаю, что мы идем в сторону улучшения отношений, а как пессимист думаю, что еще очень долго придется бороться за то, чтобы найти консенсус, который бы удовлетворял всех.
— Правда ли, что турецкий язык — один из самых популярных среди студентов ИСАА?
— Нет, нет. Но он достаточно легкий в том смысле, что там латинская графика. Даже если взять к нам Институт татарина, он очень быстро освоит турецкий. Для людей нетюркского происхождения он выглядит менее легким — я по себе это знаю.
С точки зрения студентов, есть и более интересные языки в плане карьеры. Турецкая карьера специфическая: стань послом России в Турции — неизвестно, чем все это кончится (посол России в Турции Андрей Карлов был убит 19 декабря 2016 года во время открытия выставки в Анкаре — «ТД»). Если говорить о степени интереса, то первое место делят Китай и Япония. Более того, раньше, когда я был директором, японский явно преобладал. За него готовы были отдать большие деньги, чтобы только дети поступили. Хотя, как я ни смотрел, среди наших японистов крупных фигур не было. Вот китаисты удались — они играют хорошую роль среди международников. Японисты же не хотят вылезать из Токио: работают журналистами, что-то пописывают и, я думаю, не уедут до конца жизни, настолько им это нравится.
Пока между Россией и Турцией не будет стабильности, к ней трудно будет «прикипеть», как это получилось у японистов. Скажем, на моей кафедре истории стран Ближнего и Среднего Востока более охотно идут заниматься арабским языком, потому что на специалистов по нему больший спрос. А есть более легкий и более красивый персидский язык (мечта моей жизни — выучить его когда-нибудь), так на него вообще нет спроса! Арабская группа — десять человек, персидская — дай Бог, три наберется. А ведь и отношения неплохие между нашими странами, и язык легкий, легче турецкого. Для людей, любящих петь, это просто одно удовольствие. Все там наполовину поэтическое, язык как стихи запоминается. А народ не идет его учить.
Очень интересный язык для историка — иврит, потому что очень много наших людей в Израиле. Это редкая страна, где к тебе относятся хорошо только потому, что ты из России. Мы как-то повезли в Израиль мальчика-арабиста с третьего курса, по дороге в самолете рассказали ему, как на иврите слышатся и читаются звуки. Он вышел из самолета и начал читать все надписи на заборе.
— Кем студенты работают после окончания вашей кафедры?
— Их очень охотно разбирают все учебные заведения, научные учреждения, общественные организации, которые так или иначе связаны с современной арабистикой. Арабистика традиционная никого не волнует. Стоит заикнуться, что у меня очень хороший мальчик, который прекрасно читает старые рукописи — он никого не заинтересует. А вот люди, которые быстро говорят, читают газеты, слушают радио на другом языке — просто нарасхват, как жареные пирожки. Я думаю, это связано с тем, что на сегодняшний день у нас много форм общения с арабскими странами. Иногда есть проблема, что выпускники знают только академический язык, книжный, но они быстро приспосабливаются к разговорному. Если ухо есть, то скоро привыкаешь говорить так, как нужно. Так что в этом смысле наши ребята востребованы на всех работах, начиная от переводчиков и заканчивая сотрудниками различных служб и обществ.
— Как вы оцениваете состояние российской тюркологии? Что изменилось за последние 10-15 лет?
— Прежде всего, в 2015-2016 годах у нас был «мор» — многие специалисты по Турции из Института востоковедения РАН ушли из жизни, причем в основном мужчины. Это моя большая печаль. Остался только один крупный знаток, который уже на работу не ходит. Это не значит, что ситуация аховая и в России не осталось тюркологов, но раньше они концентрировались в Институте востоковедения.
—Много ли молодых ученых-тюркологов?
— Вон один в дверях стоял — Паша Шлыков, мой вклад в современную тюркологию. У него отец тюрколог, и Павел пошел по его стопам. Отец, к сожалению, не очень хорошо себя чувствует, не всегда может вести занятия, и Павел за двоих работает, а ему все мало. Но такой молодой ученый у нас один за последнее время.
Мы выпустили много тюркологов, но я не вижу среди них большого количества специалистов. В лучших случаях становятся писателями — это модно. А чтобы исследовать огромные архивы и у нас, и в Турции — тут интереса нет. Помню, пришел я как-то в архив Стамбула — никого на рабочем месте. Солнце, жара, все гуляют! И турок нет — спят. Одни японцы работают не покладая рук.
Все ученые в основном сосредоточены в литературоведении, и преподаватели в этой сфере хорошие, молодые: «заводят» студентов и им помогают. А вот с лингвистикой иначе. У нас сильные лингвисты в Институте, но очень суровые, недушевные. Поставить двойку им ничего не стоит, разрушить планы появления лишних лингвистов — тоже. Вроде посмотришь на преподавателей — хорошо работают, с ними приятно общаться, но почему-то они, садясь напротив студента, обретают жесткий, неприступный вид и не прощают ни одной ошибки. Поэтому ребята идут туда, где поспокойнее — к литературоведам. По-моему, мы скоро будем писать романы на турецком!
— Турция у нас на слуху: это самая популярная страна для отдыха, а еще многие читают турецких писателей. На ваш взгляд, насколько адекватные представления о Турции в России?
— Сейчас эти представления становятся более или менее нормальными, хотя все равно наши люди представляют себе Турцию своеобразно. Я люблю спрашивать: «Вы были в месте победы русского оружия над турецким флотом, в Чесменской бухте?» Там же есть отели, хороший залив, там отдыхают скандинавы. И редко кто отвечает положительно. Все знания заканчиваются на уровне античности, а Троя — просто родной город! Однако о жизни страны в более близком прошлом и настоящем люди узнают только от меня и просят рассказать больше историй. «А правильно ли показывают в кино супругу султана Сулеймана Великолепного, украинку Роксолану?» Я говорю, что неправильно: на всех рисунках того времени она худая и вредная, а фильме — полная, приятная женщина. Они у меня никак не сходятся (смеется).
Во время нашего разговора в кабинет входит «главный человек с точки зрения тюркологии» по словам Мейера — профессор Велихан Салманханович Мирзеханов, автор «Всемирной истории в шести томах». «Сейчас он выпускает заключительный шестой том. Вот, принес на согласование мою часть по Турции», — говорит Михаил Серафимович, и перед ним на стол падает внушительная папка с бумагами.
— Турция сейчас на повестке дня, — вливается в наш разговор Велихан Салманханович. — То, что происходит за последний год, сильно меняет систему координат. Лет семь назад я ездил в Турцию, так турки жаловались, что у них много проблем, они в глобальной изоляции и от этого все неудачи. Глядя на то, что происходит в этом году, я бы так уже не говорил.
— Как тюркологи, расскажите, что осталось от христианства в современной турецкой культуре?
— За все время, которое я был в Турции, только раз столкнулся с темой, которая касается даже не христианской, а дохристианской эпохи, — вспоминает Мейер. — Это музей амазонок в одном из приморских городов. Губернатор провинции срочно вызвал меня и спросил, были ли амазонки в Турции. На самом деле, это все неправдоподобные легенды. Я увидел этот музей в реальности: там девочки в коротеньких, короче нельзя… трусиках. Я говорю губернатору: «И вы собираетесь это показывать?!»
— Дело в том, что христиане и христианство всегда были на территории Турции, — добавляет Мирзеханов. — В имперскую эпоху у них был особый статус. Власть четко определяла место конфессий в структуре государства, у разных христианских церквей в империи был разный статус. А с возникновением Турецкой республики отношение к религии радикально изменилось, потому что Ататюрк пытался выстроить государство на светских принципах. Но при этом разные конфессии продолжали жить и не испытывали никакого давления. Безусловно, [нынешний президент Турции Реджеп Тайип] Эрдоган пытается вернуть и поднять исламские принципы, но частная жизнь людей не затрагивается.
