Благодаря самоотверженному ученому, жившему в конце XIX в., мы приоткрыли завесу тайны над механизмом забывания, пишет Образ жизни.
Берлин, 1879 г. Вдоль реки Шпрее прогуливаются нарядные горожане. Любуются свежей листвой на липах из уличных кафе Унтер-ден-Линден. Поправляя платья и цилиндры, вдыхают запахи весны — лошадиного навоза на улице и горячих брецелей. Нежная листва отбрасывает на землю тень. «Чудесный день, — вполне вероятно, думает один из гуляющих под берлинскими липами, — интересно, сохранится ли в моей памяти именно это мгновение? Вспомню ли я с той же ясностью колышущий верхушки лип ветерок, если подумаю об этом дне, скажем, через год, через пять, двадцать лет? Что я забуду?»
Одновременно в лаборатории Берлинского университета ученый в полном одиночестве готовится к грандиозному эксперименту. То, чему он себя подвергнет, не имеет аналогов в истории. Он не собирается покорять горные вершины, изобретать лампочку или лететь на Луну. О его поступке не расскажут на уроках в школе. Но он впишет себя в историю психологии и станет великим героем, человеком, побывавшим там, куда не заходил еще никто. Германа Эббингхауза запомнят благодаря весьма обыденному процессу — забыванию.
Пока берлинское высшее общество гуляет вдоль реки и греется на солнце, Эббингхауз пичкает свою память бессмысленными слогами. БОС — ДОТ — ЙАК — ДАТ. Он учит их наизусть, а затем проверяет себя — час за часом, день за днем, пока у него не получается повторить в правильной последовательности списки, содержащие 25 бессмысленных слов. У стен Берлинского университета кипит жизнь, а Эббингхауз запирается внутри и погружается в свои списки. Для изучения памяти он выбрал очень толковое средство: ему не досаждают и не мешают эмоции, идеи и собственная жизнь. Затем он проверяет, какая часть информации осела у него в голове: через 20 минут, через час, 9 часов, день, 2 дня, 6 дней и 31 день.
Он просто-напросто вычислял, насколько быстро информацию поглощает забывание. Вполне объяснимо, что подобный подвиг не вызвал интереса за пределами круга ученых-психологов. На Южном полюсе можно установить флаг, а вот с забыванием такой номер не пройдет: невозможно воткнуть в него флаг и объявить: «Вот оно!»
Соломон Шерешевский зарабатывал на жизнь и срывал аплодисменты, запоминая невероятно длинные списки слов и цифр, но никто не дал бы Эббингхаузу и жалких пяти шиллингов, если бы он стоял на сцене и забывал. Он, несомненно, взялся за очень неблагодарное дело. И на первый взгляд не совершил ничего выдающегося, однако результат его труда — настоящая сенсация. Психология была совершенно новой отраслью науки. Еще никто не исследовал память подобным образом. Измерить мысли — даже вообразить такое было невозможно. Но Герман Эббингхауз внес в науку столь значительный вклад, что научному сообществу пришлось принять ученого всерьез.
Фиксировать забывание — непростая задача. Эббингхауз опасался случайностей, а потому все эксперименты проводил на себе (а кто еще взялся бы за подобную работу?). Таким образом он брал под личный контроль все переменные. Кроме того, контролировать отчасти пришлось и личную жизнь, чтобы яркие воспоминания не смешивались с другими — неличными, научными кирпичиками информации. По прошествии нескольких лет интенсивной работы — и аскетичного образа жизни — запоминания и забывания он издал книгу «О памяти» (нем. Über das Gedächtnis). До 1885 г. память была темой философских и литературных рассуждений, ее восхваляли алхимики, но темой научных исследований она никогда прежде не становилась. Как же измерить забывание?
Когда Эббингхауз учил наизусть список слогов, через какое-то время, скажем через день, он едва помнил половину — значит, остальные он забывал? На тот момент — да, и, если высчитать разницу, получим забывание. Но Эббингхаузу и этого было мало. А вдруг слоги по-прежнему хранятся в мозге — просто доступ к ним теперь затруднен, поскольку ученый не обращался к ним сознательно. Возможно, где-то глубоко сохранились остатки следа памяти, которые получится отжать, как воду из мокрой тряпки.
«Разумеется, напрямую измерить воспоминания, находящиеся за пределами нашего сознания, невозможно, однако об их наличии говорит влияние на нас — оно столь же несомненно, как существование звезд, лежащих ниже линии горизонта», — утверждал ученый.
И он решил атаковать забывание с другого угла. Если забыт список ничего не значащих слогов, за какое время можно выучить его заново уже по прошествии некоторого времени? При каждом подходе ученый измерял количество повторений или секунд, затраченных на достижение идеального результата. Если бы он напрочь все забыл и не осталось бы ни единой связи между нейронами, ему пришлось бы потратить на заучивание столько же времени, сколько в первый раз. Но, если со времен первой попытки в голове хоть что-то осталось, во второй раз вы выучите список быстрее. Если рассчитать естественный ход процесса забывания, окажется, что большая часть информации теряется в первый час. Через день мы забываем еще больше, но забывание резко сбрасывает скорость: через месяц мы помним лишь чуть меньше, чем через неделю. Результатом работы Эббингхауза стало то, что сегодня мы зовем кривой забывания — сначала идет резкий спад, затем скорость забывания постепенно снижается.
До Эббингхауза никто из ученых не признавался в собственной слабости — то есть в забывчивости — во благо человечества, да еще с такой самоотдачей. В течение нескольких лет он фиксировал, что забыл, анализировал таблицы с числами — все ради того, чтобы психология стала полноценной наукой. Разве он не хотел сам пройтись по улицам Берлина и погреться на солнышке, выпить кофе с друзьями и прогуляться вдоль реки? Какие личные воспоминания от проведения эксперимента остались у него самого, мы не знаем — известно лишь, что в этот период он — ради науки — стремился свести любой личный интерес к минимуму.
***
Воспоминания, никак нас не касающиеся и не имеющие значения для конкретного человека, постепенно выветриваются — вот что сумел доказать Эббингхауз. Тогда у ученых не было возможности выяснить, что именно исчезает у нас в мозге. Как известно, след памяти Терье Лёмо открыл только в 1960-х гг. XX в. Судя по всему, со временем следы памяти слабеют. Нейроны, удерживавшие воспоминания с помощью связей, возвращаются в первоначальное состояние, если мы не выучим и не закрепим знания настолько, что они останутся в голове как приклеенные. Это, в общем-то, разумно. Таким образом мозг расчищает место для новых воспоминаний.
Второй открытый Эббингхаузом факт: уборка начинается почти сразу после того, как воспоминание оказывается в нашей памяти, — вот еще одно из ее характерных свойств. Лучше устроить уборку сразу же, не откладывая на потом. Стоит ли вообще сохранять полученный опыт на будущее — это становится понятно очень быстро. Измеряя забывание через количество выученного материала, Эббингхауз указал на то, что память и забывание всегда идут рука об руку. Это две стороны одной медали. Без забывания память переполнилась бы. Поэтому каким-то воспоминаниям приходится уходить, чтобы освободить место для новых — более важных.
«Если бы мы старались запомнить все, что с нами произошло, до мельчайших подробностей, процесс запоминания занимал бы столько же времени, сколько само событие», — указал в 1890 г. Уильям Джеймс.
А мы боимся забывания, ведь забывание — это старение, гниение, тление. «Memento mori» — забывание напоминает нам о смерти. Если дни, сменяясь, не оставляют после себя ни единого воспоминания, значит, мы становимся на шаг ближе к концу жизни, не приобретая ничего взамен.
Именно поэтому писательница Ида Джексон с 12 лет каждый день оставляла в дневнике запись.
«По моим ощущениям, это полезно. Так я меньше упускаю. Я открываю дневник, читаю, что мы ужинали с друзьями, и в голове всплывают воспоминания о самом ужине, хотя я их не фиксировала».
Ида — собиратель воспоминаний, она очень боится, что мгновения ее жизни исчезнут навсегда.
В повседневной жизни мы, разумеется, не контролируем забывание целиком и полностью. Мы забываем назначенную встречу, день рождения друга, номер телефона и важное для целой группы людей событие, и нам это мешает. Нам неловко, если мы забыли имя человека. Но в целом процесс забывания гораздо естественнее, чем кажется самым неспокойным ипохондрикам, и он редко является признаком таких заболеваний, как деменция или болезнь Альцгеймера.
***
Важная информация пропадает из нашей головы из-за нехватки сна и общего переутомления. Но даже без естественных причин подобного рода большинство из нас замечают, что забывают намного больше, чем хотелось бы. Мы забываем имена, потому что они никак логически не связаны с их носителем. В прежние времена имена зачастую описывали характерные внешние черты человека. Например, имя Шальг значило «косоглазый», а фамилии говорили о роли человека в обществе: Смит — это кузнец. Но сегодня имена — ничего не значащие ярлыки, которые нам приходится связывать с внешностью, характером и ролью человека посредством ассоциаций и повторения.
Мы забываем лица: они имеют много деталей, и их непросто описать. В коре головного мозга есть даже крохотный участок, отвечающий за восприятие и запоминание лиц, — благодаря ему мы с легкостью помещаем лицо в важный для нас социальный контекст. Как и все выполняемые мозгом функции, эта тоже далеко не идеальна. Вот мы впервые увидели лицо — нет никаких гарантий, что мы запомним, кому оно принадлежит. Мы забываем, в какой обстановке произошло знакомство, просто потому, что у нас не было нейросети воспоминаний для размещения этой информации.
Лица и имена, встречи и номера телефонов, день рождения сестры или счет с истекающим сроком оплаты — откуда берется наша повседневная забывчивость? Дело не только в том, что в мозге слабеет и исчезает след памяти. Этот процесс идет на всех этапах — во время кодирования, сохранения и повторного обращения к воспоминанию. Чаще всего воспоминания до памяти вообще не добираются. Перед стадией, на которой они сохраняются и вызревают, им необходимо пройти процедуру отсеивания.
Первое препятствие — внимание. Внимание — лучший друг фокусников и карманников, поскольку оно не способно уследить за всем сразу. Пока вы смотрите на карту, которой машет перед вами вор — якобы для того, чтобы спросить дорогу, — не замечаете, что одновременно он лезет в вашу сумку.
Возможна ли таблетка от болезненных воспоминаний о «бывшем»?
В 1970 г. репортеры NRK задавали людям на улицах абсолютно бессмысленные вопросы. Посреди интервью между прохожим и журналистом проносили щит — за это время интервьюера меняли на комика Тронна Кирквога — с искусственными клыками или короной на голове. Никто из опрашиваемых не обращал особого внимания на подмену, а один из них очень старался указать на ошибку в вопросе и поправлял в итоге совсем не того, кто задал ему вопрос. Разумеется, это всего лишь телерозыгрыш, но в шутке всегда есть доля правды. Если вы даете интервью на телевидении, все ваше внимание сосредоточивается на микрофоне. Кровь насыщается адреналином, и вы не сразу заметите, что задававшего вам вопросы ведущего вдруг подменили.
20 лет спустя профессор Дэниел Симонс провел очень похожий эксперимент — благодаря ему Дэниел приобрел известность в сообществе психологов и получил Шнобелевскую премию. Он снял фильм — вероятно, с точки зрения Голливуда, наискучнейший: шесть человек перебрасывают друг другу баскетбольный мяч. Зрителей просили подсчитать количество пасов. Половина посмотревших фильм испытуемых отвечала, что 15 (а их действительно было 15), а когда их спрашивали, видели ли они гориллу, они были твердо уверены, что ее не было. Однако в фильме четко видно, что между игроками медленно ходит человек в костюме гориллы, останавливается, бьет себя в грудь, демонстративно отворачивается и исчезает за левой границей экрана. Внимание напоминает фокус объектива: за его пределами все становится нечетким фоном. Этот процесс и не назовешь забыванием: в данном случае мозга коснулся лишь проблеск сенсорной стимуляции, на который большая его часть даже не обратила внимания.
Следующее после внимания препятствие на пути к долговременной памяти — рабочая память, которую еще называют кратковременной. Вероятно, это самый слабый и наиболее важный участок. Ее объем сильно ограничен. Воспоминания хранятся в ней очень недолго, всего около 20 секунд. У Генри Молейсона рабочая память была: он поддерживал ход беседы, пока информация подавалась в виде осмысленного ряда фактов, связанных с тем, что хранилось в его рабочей памяти. Но, как только мысли переключались на другую тему, разговор, в котором он участвовал, исчезал из его головы. Так работала здоровая часть памяти Генри. Однако из кратковременной памяти в долговременную ничего не перемещалось. Гораздо больше воспоминаний, чем мы надеемся, разделяют судьбу оказавшихся в кратковременной памяти Генри и не отправляются на длительное хранение.
