Мишель Фуко — ключевой философ второй половины ХХ века, вдохновивший длинный ряд наиболее востребованных современных мыслителей. Одна из главных тем его размышлений — власть.
Для Фуко власть не сводилась к доминированию конкретных групп и механизмов, которые поддерживают повиновение людей. И противопоставление «власть имущих и безвластных» путала бы происхождение власти с её последствиями.
Власть — не то, что можно «иметь». Он утверждает: «Властью не обладают — ее осуществляют». Власть — не то, что накручивается на уже существующие социальные отношения — она и есть суть этих социальных отношений.
Pan Optikum рассказывает о неординарном взгляде Фуко на феномен власти и о том, почему его идеи остаются актуальными и сегодня.
«Власть не есть нечто, что приобретается, вырывается или делится, что удерживают или упускают; власть осуществляется из бесчисленных точек и в игре подвижных отношений неравенства». Эта классическая цитата Фуко из «Истории сексуальности», без которой не напишешь никакой статьи о постструктуралистском подходе к власти, схватывает суть его мысли: анализ власти — это анализ бесконечно динамичных отношений, пронизывающих общество, но не сосредоточенных ни на одном из его уровней.
Фуко, разумеется, не первый обратил внимание на невидимые механизмы власти, но чтобы понять его новаторство, нужно проследить генеалогию самого концепта. В 1957 году политолог Роберт Даль дал власти одно из ее общепринятых определений: «А имеет власть над Б постольку, поскольку он[a] может заставить Б сделать то, что Б не стал[a] бы делать в противном случае». Власть, таким образом, понимается как сила, применяемая в ситуации открытого конфликта и принуждения.
Пятью годами позже Питер Бахрах и Мортон Баратц расширили определение: «Власть осуществляется и тогда, когда А посвящает себя созданию и усилению социальных и политических ценностей и институциональных практик, которые ограничивают политический процесс публичной дискуссией лишь о тех вопросах, которые сравнительно неопасны для А». Это определение позволяет посмотреть на власть как силу, применяемую не только в условиях принятия решений, но и в ситуациях, где до принятия решений не доходит вовсе.
Определения Бахраха и Баратца резонируют с той школой мысли, которую власть интересовала как сила консенсуса — в эпоху тоталитарных режимов, основанных на видимом одобрении своих граждан, эта тема особенно занимала политическую философию. В разное время об отправлении власти в ситуации консенсуса писали и Толкотт Парсонс, и Ханна Арендт, а Стивен Льюкс заметил, что «наиболее эффективное и коварное использование власти — избегание того, чтобы ситуация конфликта вообще возникала».
Позиция Фуко в целом сочетается с этим подходом: «К человеку, которого заковывают в цепи и бьют, применяют силу, а не власть». Его, однако, мало интересовала роль принуждения и консенсуса или взаимоотношения А и Б — для него принуждение и консенсус виделись одинаково необходимыми условиями власти. Для Фуко власть не сводилась к доминированию конкретных групп и механизмов, которые поддерживают повиновение людей. Такой подход размывал бы самую суть его понимания: простая оппозиция «власть имущие-безвластные» путала бы происхождение власти с результатами ее отправления. Анализ Фуко отвергает идею о том, что власть вообще имеет центр — напротив, она присутствует везде и исходит отовсюду, располагаясь в самой сети социального. Власть не то, что можно «иметь», как Фуко сообщает в другой ключевой цитате: «Властью не обладают — ее осуществляют». Власть не то, что накручивается на уже существующие социальные отношения — она и есть суть этих социальных отношений, и Фуко особенно интересует локализация власти в конкретных институтах: в «Рождении клиники» он изучает психиатрические лечебницы, в «Надзирать и наказывать» — тюрьмы, в «Истории сексуальности» — возникновение дискурса о сексуальных извращениях.
Социальное исключение и порицание не были абстрактностью для Фуко. Собственная гомосексуальность и депрессивные расстройства сделали его анализ особенно чутким к невидимым механизмам контроля, где социальная норма оставалась центральной темой. Каждый новый труд исследует историческое происхождение тех категорий, помещение в которые приравнивается к остракизму, к отказу в праве на человечность. Власть и знание для Фуко — две стороны одной медали: исторические условия, создающие доминирование определенной системы знания — эпистемы — позволяют осуществлять власть над людьми, трансформируя их в субъекты дискурса. В этом смысле для Фуко особенно важно конструирование на протяжении XIX века позиции медицинского эксперта как непредвзятого арбитра, чье мнение основано на научной истине. Именно медицине, аргументирует Фуко, мы обязаны современной трактовке психических расстройств как состоянию, радикально противоположному «нормальности», в то время как в Средневековье и эпоху Возрождения безумие рассматривалось как альтернативная форма человеческого опыта, а не его отрицание как таковое.
Медицина же привела к появлению в конце XIX века дискурса о гомосексуализме — другом примере работы власти. Хотя однополый секс, разумеется, существует столько, сколько само человечество, Фуко демонстрирует, что лишь в викторианской Англии возможность давать ему легитимное определение получает медицина: гомосексуальные практики создают субъект «гомосексуалиста», который помещается в лаборатории под увеличительное стекло и патологизирует людей как опасных извращенцев, чье поведение необходимо исследовать и контролировать. Именно этот его анализ истории (гомо)сексуальности вдохновил не только квир-теорию, но и дал философскую основу зарождающемуся гей- и лесбийскому движению 1960-1970-х, которое сумело перевести разговор из дискриминационных медицинских категорий в категории политические и правозащитные.
Чем больше Фуко интересовала власть в социальных отношениях, тем менее актуальным становился для него вопрос о правительстве как субъекте: «Меня беспокоил не вопрос о вездесущей власти, всемогущественной и проницательной, распространенной по всему телу общества с целью контролировать его до мелочей… но техники „управления“ людьми, а именно руководства их поведением».
Правительство у Фуко — процесс, управление поведением; ключевым становится понятие «правительственности» (gouvernementalité): набора институтов, процедур и стратегий, которые производят, с одной стороны, субъект «населения», которое нуждается в опеке и поддержке, а с другой — административное государство с его дисциплинарной и карательной рациональностью, призванное эту защиту обеспечить. Фуко особенно детально рассматривал биовласть и биополитику как механизмы правительственности: речь уже не об исключении отдельных групп «извращенцев» из категории нормальности, а о телесном контроле над населениями (во множественном числе), где демография, здравоохранение или страхование становятся техниками управления. Китайская политика «одна семья — один ребенок» — наиболее радикальный пример, но и публично выражаемые тревоги российских властей о семье и репродукции — часть всё той же политической рациональности, направленной на контроль индивидуального тела и поведения.
В то же время власть для Фуко не просто механизм контроля, не просто «закон, который говорит нет»: власть конструктивна, она «пробуждает удовольствия, формы знания, производит дискурс». Общество без власти может быть только абстракцией; власть — неизбежная часть создания смыслов, но при этом всегда — предмет борьбы вокруг этих смыслов: «Там, где есть власть, есть и сопротивление».
Мишеля Фуко трудно поместить в узкие идеологические рамки, его взгляд на власть — критический анализ контроля, выходящего за пределы политических проектов. Фуко напоминает о том, что власть, не имея центральной исходной точки и структуры, которую можно уничтожить, осуществляется миллионами людей во множественных позициях привилегии; она плотной сетью покрывает общество, и ее применение локализовано и ситуативно. В этом, однако, и есть повод для надежды и оптимизма: сопротивление — не невозможный проект по свержению «холодного монстра», но каждодневные действия, исходящие из точек столь же множественных, сколь и сама власть.
