В 1960-е Мишель Фуко поставил перед собой задачу: описать то, что не сформулировано в истории культуры — историю безумия, наказаний, сексуальности, тюрем. И ему это удалось. Но к описанию этих пробелов он приходит через исследование власти и того, как в общественном сознании сменяются парадигмы знания, дискурсы и практики управления ими. Культуролог, преподаватель МГУ Олег Комков делает введение в философию культуры Мишеля Фуко, анализируя один его важный текст «Порядок дискурса», и разбирается, какие эпистемы знания последовательно сменяли друг друга в Средние века, эпоху Просвещения, в XX веке и как в процессе эволюции культуры мы пришли к тому, что в наш век стала главенствовать парадигма контроля и манипуляции информацией. Публикация ниже из сайта «Моноклер»:
Фуко был не столько теоретиком культуры, сколько, в первую очередь, ее историком. Рассматривал историю европейской культуры под разными углами зрения. Считал, что в истории культуры многое остается неизученным и непроговоренным. Не написана история безумия – он ее написал. История наказаний, тюрем, любви, сексуальности, медицины. (Например, история медицины существует как некая дисциплина, но это лишь скопление фактов, а надо говорить о том, что на протяжении веков определяло характер медицинского знания.) И вот, Фуко поставил в 1960-е задачу: описать то, что в истории культуры не сформулировано.
Мы только подступаемся к Фуко, и я хочу, чтобы вы прочитали один его важный текст – «Порядок дискурса». Это инаугурационная речь, которую он произнес, когда ему предложили читать курс лекций в Коллеж де Франс. 14 лет он читал там лекции, каждый год объявляя новую тему. Результаты своих исследований приносил в аудиторию. С начала 1970-х до 1984-го года главные его тексты – тексты лекционных курсов.
Эта речь стоит в центре мысли и творчества Фуко. 1970-й – самый центр его карьеры. Научной и философской. Центр, из которого расходятся нити, темы тянутся как к прошлому, так и к будущему. Фуко отсылает к тому, что уже сделал в 60-е. «История безумия» и «Слова и вещи» написаны. И говорит о том, что намерен делать в будущем. Если внимательно прочитать «Порядок дискурса», то будет понятен подход Фуко к культуре и то, как этот подход можно творчески применить в своем собственном опыте.
У Фуко было, можно сказать, четыре главных слова: знание, власть, практика, дискурс.
Они на протяжении всего его творчества именуют практически одно и то же – то, благодаря чему культура существует и развивается. Иногда они отождествляются, иногда сближаются. Иногда Фуко говорит о том, как эти вещи взаимосвязаны. Нужно обращать внимание на то, как мысль его кружится вокруг одного из этих слов или связанных с ними.
Знание – первое слово, которое он акцентировал в середине 60-х. Говорит о том, что развитие культуры зависит от того, какие формы познания действительности устанавливают для себя человек и общество.
В книге «Слова и вещи» речь идет о некоем наброске истории европейской культуры от Возрождения до середины ХХ века. Эволюция культуры предстает как последовательная смена парадигм знания. Их Фуко называет эпистемами. Эпистема по-гречески – знание, познание. У Фуко это система представлений о том, что и как нужно и можно познавать. Это движущая сила культуры, если не самое ее существо. Начинает он с Возрождения. Хотя имеется в виду и фундамент этой эпохи – Средневековье. Фуко считает, что это время определяет эпистема сходства или подобия. Вся система средневекового и возрожденческого знания была основана на принципе подобия. Это означает, что человек ищет в мире сходства и подобия между вещами. Мир устроен не как попало. Если отдаленные друг от друга вещи в чем-то обнаруживают сходства, то значит, они тесно или тайным образом связаны, и это цель познания и одновременно истина. Это хорошо проявляется на примере медицинского знания Средневековья. Если травка желтого цвета, ею можно лечить желтуху. Если цветок орхидеи по форме напоминает яичко, то ее цветками можно лечить венерические болезни. Если есть легенда, что пеликан кормит детенышей кровью, значит здесь прямая связь с Христом и его искупительной жертвой на кресте. Богословские темы пронизаны идеей сходства и подобия. Формирование образов, их использование для иллюстрации философских и богословских тем. Когда Леонардо да Винчи изобретает летательные аппараты, он исходит из принципа подобия – из структурного подобия между существами, которые летают, и теми аппаратами, которые он изобретает. А изучение законов, которые позволяют летающим существам преодолевать силу тяготения, используя воздух, само по себе как бы второстепенно. Во всем человек стремится увидеть принцип всеобщей взаимосвязи, великой цепи бытия, которой все сцеплено. Этому принципу и стремлению подчинена мысль Средневековья и Возрождения.
В эпоху Просвещения приходит эпистема различия. Теперь эта эпоха «культа разума» проповедует разум как возможность отличать одно от другого, разлагать на элементы, анализировать – выделять какие-то компоненты и пытаться установить отношения между ними, классифицировать. Сам принцип Энциклопедии свидетельствует об этом. Знание обо всем, представленное в виде каталога. Этот принцип сохранился до сих пор. Энциклопедия как каталог всех вещей – образ эпистемы различий.
В XIX веке, ближе к концу его, утверждается эпоха третьей эпистемы – она существует до нашего времени: эпистема систем и организаций. Значит, были различения, реестры – после них теперь нужно вернуться к идее целого и научиться всем этим многообразием знания как-то управлять. Возникает эпистема систем и организаций. Эпоха философии систем в немецком идеализме, эволюционная теория Дарвина – системные связи между видами, типы взаимодействия. Человек начинает видеть мир как систему взаимодействий. До сих пор это многое определяет в науке. До сих пор мы еще до конца не вышли из этой конфигурации мысли.
Фуко, уже застав век нарастания информационных технологий, предполагает, что человечество находится на пороге новой, четвертой эпистемы. Свидетелями ее формирования, возможно, являемся мы. Что может прийти на смену эпистеме систем и организаций? Примером которой является любое научное знание сейчас. Отдельно взятая наука существует, чтобы из наблюдений строить системы. Будь то система Менделеева или системы в экономике или политологии. В век информации может установиться что-то вроде эпистемы контроля. Человек сначала все уподоблял – потом разделял – затем собрал в систему – что теперь с этим делать? Человек теперь хочет контролировать мир, себя и других. И тут видна взаимосвязь между некоторыми из основных слов Фуко. Знание. Весь культурный процесс замешен на знании, на воле к знанию. Мы знаем, что знание – сила. Фуко понимает власть как силу. (В отличие от Ханны Арендт.) Знание дает власть над собой и другими. И путь к этому пролегает через историю. Фуко этого в полной мере не застал. Эпистема контроля проявляется в том, что над всеми представлениями о системах и организациях главенствует возможность доступа к информации. Власть дает доступ к информации и возможность манипулировать ею, а через нее манипулировать людьми.
Всегда это было на периферии культуры, а сейчас это сама реальность культуры. Индустрия культуры – манипулирование досугом. Знание – обладание информацией, которую можно эффективно использовать. Фуко впервые озвучил эту тему как предмет специального исследования.
Практика – то, что человек делает. Обращение с вещами, делание. И добывание знания – практика, и власть – то, что практикуется. Слово «практика» становится с середины 70-х у Фуко часто употребляемым. Культуру можно представить как систему практик. Не в смысле занятий, дел, которыми занимается человек. А в смысле того, что что бы человек ни делал, это то, посредством чего он создает себя и пространство своего существования. Речь идет и о власти над собой. В довольно поздний период Фуко обратится к истории форм самопознания. Как практики, которая вплетена в повседневный быт человека. Начнет он с античности, когда будет говорить об эллинизме, стоицизме и эпикурействе – они из философских систем для многих превратились в руководство для жизни: по обретению самодостаточности, покоя, контроля над собой.
Дискурс. Речь. Тоже практика. Дело, деятельность. Дело, которое имеет свои эффекты. Воздействие. Дискурс как речь – то, благодаря чему человек становится собой. Это слово выходит на первый план и становится определяющим. От идеи дискурсивности Фуко не отойдет. Поэтому можно еще по-другому определить сущность культуры – совокупность дискурсов.
В этом – основная проблематика текста «Порядок дискурса».
Дискурс – речь, не обязательно даже словесная. Для Фуко это прежде всего, конечно, дискурс языковой. В широком смысле, это станет ясно потом, дискурсом может быть любое дело, поступок, речь, которая имеет воздействие. Ограничиться можно и лингвистическим пониманием дискурса. Культура – прежде всего пространство дискурса. Но точно так же и пространство производства знания, и власти, и практики.
Люди говорят много и все время. Не важно, устно или письменно. Уже очень рано они начинают зависеть от того, что говорят. И от того, как говорят. Каждый отдельный человек начинает зависеть от того, что и как говорят вокруг него. Человек может быть объектом манипуляции со стороны людей, управляющих дискурсом. Одна из главных проблем культуры заключается в управлении дискурсами: что, когда и кем говорится. Если дискурсом не управлять, то он будет хаотичным. И множественные дискурсы будут образовывать хаос, в котором люди начнут просто тонуть. В котором будет невозможна артикуляция знания. Будет невозможно для отдельных людей достичь власти и осуществлять силу. Если позволить всем говорить, что хотят и когда хотят, не будет ни знания, ни власти. Аристотель писал: все люди от природы стремятся к знанию. От какой природы? Хотят обладать властью. Но если не контролировать то, что люди говорят, – все практики культуры обернутся хаосом. Фуко подчеркивает, что надо исследовать культуру под этим углом зрения. Исследовать процедуры контроля над дискурсом и дискурсами. Выделяет три группы таких процедур.
Внешние процедуры контроля. Кто-то их устанавливает: один человек, группа людей, могут установиться стихийно. Дальше у Фуко начинается речь, непривычная по стилю. Изобретает необычные употребления слов, новые слова. Возникает необычная оптика, которую Фуко очень последовательно описывает. Из названий процедур многое понятно. Процедуры внешнего контроля это прежде всего процедуры исключения:
● запрет;
● разделение и отбрасывание;
● оппозиция истинного и ложного.
Ещё раз подчеркнём, что это именно процедуры контроля над дискурсами, то есть над речью. Через речь только и возможно получить доступ к человеку и человеческой практике. Запрет – можно запретить что-то говорить на какие-то темы силовым установлением. Запрет – то, что в глубокой древности практиковалось как система табу. Табу – запрет на определенного рода действия. Но недаром слово закрепилось и стало означать запрет вообще. Запрет производит одну из наиболее эффективных форм отбора дискурса. Чтобы управлять людьми во всевозможных ситуациях, нужно ограничить область, о которой нельзя говорить. О Ленине и Сталине в определенный период было нельзя плохо говорить. О гомосексуальности в 60-е – 70-е было запрещено говорить столь открыто, сколь ныне. Запрет на дискурс о сексуальности был еще более широким в XIX веке. Фактически запрещено всерьез говорить об абсолютной монархии в демократических обществах в эпоху либерализма.
Процедура разделения и отбрасывания существеннее. Это отсылает к работе Фуко о безумии – «История безумия в классическую эпоху». Тема безумия и разума. Один из ярчайших образцов этой процедуры – процедура отбрасывания: когда безумца отделяют от разумного человека. Это важная тема в истории европейский культуры.
«Начиная с глубокого средневековья, сумасшедший – это тот, чей дискурс не может циркулировать, как дискурс других».
Слово безумца должно иметь иной статус.
«Иногда считается, что слово сумасшедшего – недействительно: оно не обладает ни истинностью, ни значимостью, не может свидетельствовать в суде, не может заверить какой-либо акт или контракт, не может даже при жертвоприношении во время мессы позволить произойти пресуществлению хлеба в тело; но зато иногда случается, что это слово, в отличие от любого другого, наделяют странными полномочиями: выговаривать скрытую истину, возвещать будущее, видеть, бесхитростно и наивно, то, что вся мудрость других не может воспринять».
Мудрость не от мира сего, юродство. Это один из примеров того, как работала процедура разделения (скорее, без отбрасывания). Поэтому речь безумца имела особый статус внутри всего пространства дискурсов и могла пониматься так, а не иначе. В определенных привилегированных ситуациях безумец фактически становится пророком истины, которая недоступна разуму. Разум и безумие отделены друг от друга, но сохраняют глубинную, иногда парадоксальную, связь. Часто в основе – христианская идея мудрости не от мира сего. Связь между знанием и властью. Безумец знает либо то, чего не знает разумный, либо прекрасно знает то, на что другие предпочитают закрывать глаза. Речь идет о знании и о том, как это знание соотносится с властью и силой. Шут может обладать большей властью, чем король. Ему, как безумцу, который осуществляет дискурс другого, даровано право говорить в другом режиме. Говорить то, что другие не могут сказать. На других наложен запрет. Безумцу разрешено говорить некоторые вещи в лицо королю – процедура разделения.
На смену средневековой конфигурации разделения разума и безумия в эпоху Просвещения приходит такая парадигма торжества знания, которая именно отбрасывает безумца. Безумец признается недостойным войти в круг нормальных людей. Возникает изоляция сумасшедших. Лет через шесть после смерти Декарта (с которого во многом берет начало «культ разума»), в 1656 году в Париже открывается первый общественный госпиталь для умалишенных, преступников и нищих. Главная функция такого института (это модель для мест изоляции – связана с другой важной темой Фуко – темой наказания и тюрем) в том, что сумасшедшим отказывалось раз и навсегда во всяком праве на истинный дискурс. Их изолируют. Пытаются лечить, но это не выходит на первый план. Только в XIX веке (и это соотносится со сменой эпистем) начинают активно лечить безумцев. Когда появляется психоанализ, намечается другой принцип работы процедуры разделения. Значит, с безумцами можно говорить. Психоанализ – лечение словами. Через слово можно получить доступ к душе человека. Включение дискурса сумасшедших в круг дискурса нормальных людей. Безумцы уже не изолированы, а вновь интегрируются в общество. Это популярная и по сей день идея о социальной адаптации «умственно неполноценных» людей – безумцев. Возвращение их к «нормальному» образу жизни.
Последняя на данный момент стадия работы процедуры различения, которая немногим отличается от эпохи изоляции, когда умалишенных держали в изоляции и подвергали всяческим экспериментам. Отношение к тем, кому отказано в разуме, остается уничижительным и лицемерным, считает Фуко. Современный психиатр работает с сумасшедшим вроде бы как с нормальным человеком. На самом деле, пациент для него – объект наблюдения, изучения, экспериментирования. По-настоящему никакой адаптации быть не может. Вернуться к нормальной жизни безумный человек не может. Тогда для него открывается другая возможность – перспектива ухода в себя. Раньше изолировали и держали в заключении. Теперь возможно уйти в себя, например, в творчество. Фуко говорит о том, что это надо внимательно изучить. По тому же принципу может вестись анализ отношения к преступникам. В разные эпохи процедура разделения и отбрасывания работала по-разному, но сходным образом. Два основных принципа противопоставлены: принцип изоляции и наказания, с одной стороны, и принцип социальной адаптации под надзором, с другой. Тюрьмы будут сохраняться и должны. Речь теперь о том, как улучшить условия содержания в тюрьмах – весь этот широкий дискурс культуры ХХ века (включая дискурс об отмене смертной казни) основывается на процедуре разделения и отбрасывания. С переходом от одного принципа к другому связана у Фуко и важнейшая, всеобъемлющая политическая тема – появление и развитие полицейского государства, тема политики как полиции.
Ещё одна процедура исключения: противопоставление истинного и ложного дискурса. Все это в чистом виде, может быть, никогда не выступает, все это не всегда строгие термины, а некие наброски того, каким взглядом можно и нужно посмотреть на культуру как результат того, что человек делает с собой, с другими и со своей речью.
Кто-то должен установить, какую речь и по каким причинам можно считать истинной, а какая заведомо будет ложной. Значит, не будет иметь отношения ни к знанию, ни к власти. В современную эпоху истинным дискурсом, речью, имеющей непосредственное отношение к истине, является тот дискурс, который научно информирован, каким-то образом опирается на научные исследования. Будь это научно-популярная статья в журнале – она заведомо принадлежит к истинному дискурсу. А если статья в журнале повествует о том, как в современной медицине можно использовать принципы средневековой алхимии, – она будет принадлежать к заведомо ложному дискурсу. Фуко, будучи озабочен системой уголовного права, политическими вопросами, говорит о том, что дискурс права со второй половины XIX века должен опираться на психологические, социологические и медицинские знания. В начале XIX века мы наблюдаем триумф полицейского государства. И вообще феномен полиции. Дискурс правовой должен опираться на знания о человеке и социуме. А в Средние века – на авторитет священного писания. И можно было устраивать судебные процессы над животными. А сейчас судебный процесс над животными будет заведомо ложным дискурсом. Люди по разным причинам, но с одной целью – управлять доступом к власти, – отделяют заведомо истинное от заведомо ложного. И главное: объявляют нечто истинным или ложным.
У Фуко в нашем тексте другие примеры, из области науки, обратите внимание.
Следующая группа процедур: внутренние. Поскольку здесь контроль над дискурсами осуществляется самими дискурсами. Цель этих процедур – обуздать событийность и случайность дискурса. Сделать его упорядоченным. Любая речь должна быть упорядоченной. Внутри самих дискурсов складываются процедуры самоуправления, направленные на их урегулирование. Эти процедуры: комментарий, автор (функция автора) и дисциплина. В этих формулировках вновь проявляется своеобразие языка Фуко. Надо увидеть, что комментарий, автор и дисциплина – не какие-то текстовые реальности или «фигуры», например, но именно процедуры управления дискурсами изнутри.
Комментарий. Есть комментарии к трудам Платона и Аристотеля, есть комментарии в соцсетях. И то, и другое надо иметь в виду. Это дискурс. Есть тексты первичные – «Одиссея», Библия, Шекспир, Платон. Они бесконечно комментируются. При этом комментарий не просто высказывание мнения. История культуры как история дискурсов это и история комментариев. Комментарий не замещает первичный текст, не обязательно. Он говорит то, что должно быть сказано в изначальном тексте, еще раз, как будто это не было сказано. Возвращение к изначальному тексту. Комментарий выполняет функцию хранения смыслов, навигации в пространстве культуры как корпуса текстов. Комментарии бесконечно множатся. Благодаря этому всякий раз заново высвечивается ценность первичного текста. Комментарий привлекает внимание. Тогда он выполняет функцию ограничения случайности дискурса. Если бы текст не комментировался, бесконечно множились бы оригинальные тексты. Но их количество должно быть ограничено, и таковыми их надо сохранить, чтобы они размечали поле смыслов. Без комментариев мы утонули бы в первичных текстах.
Автор – как процедура! Не человек, который написал текст. Человек всегда есть. Но он может перестать быть, а автор у текста остается. Не важно, был Шекспир или его не было. Важно, что есть тексты, а значит, есть автор. Автор это функция текста, а не человек. И это внутренняя процедура регулирования дискурса. Фуко вспоминает о том, что в средневековой культуре авторы научных или богословских трактатов обязательно были известны, потому что именно с их именем связывалось то или иное положение, формула. К имени был привязан авторитет текстов. В Новое время в научное литературе мы видим обратное – тенденцию к тому, что автор не важен. Он важен может быть тогда, когда его именем нужно назвать конкретный закон, открытие, например, спутник планеты. Это и есть работа автора как процедуры. Имя автора – чтобы зафиксировать в системе научного знания определенной конфигурации некоторое явление. Огромное количество людей, которые пишут работы в тех или иных областях науки, могут оставаться анонимными. В сфере художественной литературы – наоборот. В Средние века все художественные тексты тяготеют к анонимности, а с началом Нового времени все больше распространяется принцип индивидуальности и уникальности авторства. Сейчас уже есть такая головная боль, как авторское право, что было совершенно немыслимо еще в XVIII веке. Люди брали друг у друга, что хотели, переписывали и не обязательно ставили свое имя под этим. Многие художественные произведения циркулировали анонимно. Автор – процедура регулирования дискурса, дополнительная к процедуре комментария. Здесь ограничивается случайность дискурса. Случайность – то, что общество никак не может допустить, принять и позволить. В зависимости от того, насколько, почему и в какой форме важно авторство, тексты по-разному читаются, воспринимаются и циркулируют.
Третья внутренняя процедура – дисциплина. Есть, например, дисциплина под названием «ботаника» – как область знания. Есть экономика, история…
«…дисциплина определяется областью объектов, совокупностью методов и корпусом положений, которые признаются истинными, равно как и действием правил и определений, техник и инструментов: все это в целом составляет своего рода анонимную систему, которая находится в распоряжении тех, кто хочет или может ею воспользоваться, притом что ее смысл и ее правомочность никак не связаны с тем, кто оказался ее изобретателем. Но принцип дисциплины противостоит также и принципу комментария: в отличие от комментария то, что предполагается дисциплиной в исходной точке, – это не какой-то смысл, который должен быть заново открыт, равно как и не идентичность, которая должна быть воспроизведена, – это нечто такое, что требуется для построения новых высказываний. Для существования дисциплины необходимо, таким образом, чтобы была возможность формулировать – и формулировать бесконечно – новые положения».
Дисциплина – система. Ограничивается область объектов, которые можно изучать, и формулируется то, на каких основаниях их можно изучать. Система наук – система дисциплин как процедур ограничения дискурсов. Это пересекается с внешними процедурами истинного и ложного. По мере такого говорения постепенно должна проясниться взаимосвязь между полем культурообразующих явлений, понятий.
Третья группа процедур, позволяющая контролировать дискурсы, направлена на прореживание субъектов. Направлена на то, чтобы кому-то дать возможность говорить, а кому-то не дать.
Ритуал – осуществляется прежде всего как говорение. Ритуал в церкви, первобытной пещере, на лекции. Все ритуализовано. Но это подчинение речевому режиму направлено на говорящих. Операциональность понятия «ритуал». Высоко- и низкоконтекстуальные культуры. Культуры, в которых церемониальность высока или не очень. Китайская – высококонтекстуальная. Церемония – другое слово для ритуала. А есть низкоконтекстуальные – американская, где не имеет большого значения, кем, что и как говорится. Хотя, возможно, в последние десятилетия наметилась обратная тенденция – политкорректность.
Дискурсивные сообщества – вторая группа процедур прореживания субъектов. Сообщества людей, которые обладают привилегированным правом на тот или иной дискурс. Есть, например, писатели – образуют дискурсивное сообщество в пространстве культуры. Не любой человек войдет сразу в это дискурсивное сообщество. Отдельно взятое научное сообщество на любом уровне. Это может быть связано с идеей тайного знания. Масонские ложи, которые хранят дискурс в тайне. Важен принцип организации субъектов в группы.
Третья процедура – доктрина. Некое зафиксированное учение или изложение принципов. Религиозная или политическая. Фуко говорит, что доктрина (учение, которое преподносится как то, чему необходимо следовать) должна отображать процедуры контроля над объектами дискурса. Религиозные доктрины – пример организации дискурсов через субъекты. И научная школа. Здесь пересекаются разные предшествующие процедуры, но важно то, что некто навязывает свою доктрину, и даже если ничего не навязывается насильственно – вы не можете выйти из процедуры. Либо вы должны следовать установленной системе в своей работе, либо будете из нее исключены.
Четвертая процедура – социальное присвоение дискурсов. Связано с теми или иными расслоениями, дифференциациями или стратификациями общества. Присвоить право говорить о чем-то человек может в зависимости от статуса, образования, финансового состояния. Не все, что может сказать богатый, может сказать бедный. Не все, что может позволить себе сказать культуролог, может сказать монтер железнодорожных путей – на него будут странно смотреть.
Читать последнюю часть речи. Методы исследования. Переворачивание, серия, специфичность, уникальность. Они противостоят ряду более традиционных методов, которые изображают культуру так, что мы не видим многое из того, что вспомнили сегодня.
Мы зависим от того, что говорим, в гораздо большей степени, чем от того, что думаем.
