Казахстанского издание Qmonitor.kz пытается разобраться, почему казахский народ больше пострадал от голода в 30-е годы прошлого века (ниже статья полностью и без изменений):
Ашаршылық – тема, к которой казахская нация обращается постоянно. При этом многие её аспекты остаются у нас как бы вне серьёзного внимания. Например, такой: почему массовый голод начала 1930-х привёл к огромному количеству человеческих жертв в Казахстане, тогда как соседние республики Центральной Азии, населённые родственными нам народами, если и понесли потери, то относительно небольшие? В этой связи особенно интересным представляется сравнение с соседней Киргизией.
«Поставщики» и «потребители»
Обе республики в тот период находились на правах автономий в составе РСФСР. Обеими руководили люди, присланные из России, – Филипп Голощёкин и Александр Шахрай. В обеих кочевые и полукочевые хозяйства занимали вполне сопоставимый удельный вес: в Казахстане их было больше, чем в Киргизии, в 6,6 раза (560 тысяч против 85 тысяч), однако и по общей численности населения казахи в 5,6 раза превосходили киргизов (3.713 тысяч против 661 тысячи, согласно результатам всесоюзной переписи 1926-го). Похожим было и соотношение поголовья основных видов скота по состоянию на 1927-28 годы, то есть перед началом перевода на оседлый образ жизни и коллективизации: лошадей в Казахстане насчитывалось в 6,6 раза больше, нежели в Киргизии (соответственно 3.516 и 531 тысяча), овец и коз – в 4,4 раза (18,6 и 3,9 миллиона).
При этом начало 1930-х сложилось для двух автономных республик по-разному. Нельзя сказать, что у наших соседей вовсе не было голода и вызванной им смертности. По данным доктора исторических наук, профессора Кыргызского национального университета Шайыркуль Батырбаевой, активно занимающейся данной тематикой, он унёс жизни 26 тысяч человек коренного населения, преимущественно на севере, во Фрунзенской области и в Иссык-Кульском регионе. Конечно, это тоже немало, почти 4 процента от тогдашней общей численности киргизов. Но на фоне трагедии нашего народа, безвозвратные потери которого, по оценкам заслуживающих доверия историков и демографов, составили от 1,2 до 1,3 миллиона человек, даже такая цифра меркнет.
Чем можно объяснить столь существенную разницу? Широко гуляющую сейчас в казахском обществе версию, будто сталинский режим решил чуть ли не стереть с лица земли именно наш народ (часто говорят о геноциде, то есть намеренном уничтожении этноса), вряд ли можно рассматривать всерьёз. Ведь в таком случае возникает вопрос: чем в глазах тогдашних обитателей Кремля киргизы (или узбеки с туркменами) были лучше казахов? Тоже тюрки, тоже мусульмане, даже более приверженные вере, тоже поднимавшие (даже чаще, нежели казахи) восстания против советской власти…
Итальянский исследователь Никколо Пьянчола одну из главных причин того, почему голод начала 1930-х в разной степени затронул те или иные республики СССР, видит в сложившейся на тот момент системе экономического районирования и распределения продовольственных ресурсов. На этом он делает акцент в своей статье «Сталинская иерархия потребления и великий голод 1931-33 г.г. в Казахстане», опубликованной на русском языке пять лет назад. По его словам, в СССР того периода «различные регионы и социальные группы были разделены на те, которые государство должно кормить и защищать, и на те, которыми оно во время кризиса может пренебречь». При этом одни регионы классифицировались как «экспортирующие», другие – как «импортирующие», а изъятия у первых в пользу вторых осуществлялись директивным методом, для чего был задействован весь партийный и государственный аппарат, обязанный неукоснительно следовать указаниям высшего руководства страны.
Например, с точки зрения поставок зерна республики Средней Азии, включая Киргизию, где главной продукцией сельского хозяйства считался хлопок, относились к «импортирующим», то есть получающим хлеб извне. Казахстан же стал чуть ли не единственным, по выражению Пьянчолы, «двойственным регионом», то есть одновременно и поставщиком, и потребителем. Но в условиях обрушившегося на СССР продовольственного кризиса, вызванного серьёзными ошибками в проведении коллективизации и засухой 1931-го, а также преследуя цель накормить, прежде всего, горожан и рабочих (приоритетные для советской власти социальные группы), Москва установила для нашей республики чрезмерные объёмы хлебозаготовок, рассматривая её теперь почти как сугубо «экспортёра» зерна. Взгляните на цифры. Если в 1930-м урожайность в Казахстане составила 37,6 пуда с гектара, то годом позже – 27,5, или почти на треть меньше. Но при этом объём изъятого зерна увеличился с 33,1 до 39,5 миллиона пудов, то есть на 20 процентов. А могли забрать (во всяком случае, планировали) и вовсе 55 миллионов, если бы не неурожай.
Что касается животноводческой продукции, то Казахстану был придан статус чисто её поставщика и даже, по словам Пьянчолы, «региона с аварийным запасом мяса для СССР, которое можно реквизировать без оглядки на последствия для местного населения». В частности, согласно плану на заготовительный сезон 1930/31, наша республика должна была предоставить 493,5 тысячи тонн скота в живом весе, или 18,4 процента от общесоюзного объёма, хотя её доля в общем поголовье не превышала 12 процентов. В стремлении избежать реквизиции (а также обобществления, проводившегося в рамках форсированной кампании одновременно и оседания, и коллективизации) одни резали скот, другие уходили с ним в Китай, Монголию, либо в соседние республики СССР. Много животных погибло из-за быстрого распространения заразных болезней и бескормицы при их скученном содержании на заготовительных пунктах и при создании колхозов.
Всё это вместе взятое и создало предпосылки для начала массового голода.
«Не показывает ли участь казахов будущность киргиз?»
Однако ответ на вопрос, почему наш народ понёс катастрофические людские потери, а братья-киргизы пережили те страшные времена относительно благополучно и даже помогали казахам, бежавшим туда от голода, вряд ли кроется только в существовавшей тогда системе экономического районирования и в «сталинской иерархии потребления». Наверняка сказались и какие-то иные факторы, в том числе субъективные.
Немецкий исследователь Роберт Киндлер в своей книге «Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане» справедливо замечает: «Судьбы людей ведь решали не абстрактные «коммунисты»: достаточно часто за жизнь и смерть голодающих несли ответственность местные партийцы». После чего добавляет: «Достаточно ли трактовать голод как «национальную трагедию», обрушившуюся на людей подобно стихийному бедствию? Или Казахстану пора интенсивно заняться выяснением вопроса собственной ответственности за голод?».
Действительно, тема, касающаяся того, как вели себя в те годы представители казахской партийно-хозяйственной элиты, насколько они противостояли (и противостояли ли вообще?) разрушительным директивам из Москвы, у нас до сих пор не получила должного освещения. Да, часто приводится в пример письмо Турара Рыскулова на имя Сталина, Молотова и Кагановича, но, во-первых, оно было написано в марте 1933-го, почти постфактум (самое страшное к тому времени уже произошло), а во-вторых, Рыскулов со второй половины 1920-х работал заместителем председателя Совнаркома РСФСР и проживал в Москве. А где были и чем занимались здешние руководители из числа казахов, которые находились на высоких должностях – главы правительства республики, его заместителей, секретарей крайкома партии? Ведь далеко не только Голощёкин принимал те или иные решения.
А вот в Киргизии тамошний председатель Совнаркома Юсуп Абдрахманов, которому на момент начала голода в СССР исполнилось всего 30 лет, реально пытался уберечь свой народ от возможного бедствия, о чём свидетельствуют и его письма в Кремль, и записи в личном дневнике. Последний был изъят во время ареста Абдрахманова в 1937-м и возвращён его дочери спустя полвека, в годы перестройки. Судя по этим записям, он искренне верил в ленинские идеи строительства социалистического общества (кстати, своей младшей дочери Юсуп дал имя Ленина), но в то же время довольно критически относился к тому, как они осуществлялись на практике при Сталине. И стремился как-то бороться с этим: спорил, ругался с первым секретарём Киргизского обкома партии (главным в республике человеком) Шахраем, пытался переубедить центр.
Вот что он писал, например, в конце 1930-го: «Наркомторг Союза опять увеличил план заготовок скота на 31 г. Был у Сулимова (председатель Совнаркома РСФСР – прим. ред.). Разговаривал о наших разногласиях с Госпланом по контрольным цифрам на 31 г. Добился того, что эти разногласия будут обсуждены комиссией Карпа и доложены Совнаркому… Между прочим, Сулимов сообщил, что Наркомснаб Федерации Эйсмонт считает план скотозаготовок на 31 год преувеличенным. Неожиданный союзник. Нужно использовать».
В начале 1931-го Абдрахманов под видом рядового красноармейца поехал в Джелал-Абад, чтобы инкогнито обойти местный базар и узнать настроения людей. После чего записал в дневнике: «Недовольство огромное. Разговоры вполне подтверждают опасения о возможности возникновения басмачества». Интересно, кто-нибудь из тогдашних руководителей Казахстана практиковал что-то подобное, дабы понять, как и чем живёт простой народ, вникнуть в его проблемы?
А вот запись, сделанная в мае 1931-го: «Скандальное заседание Бюро ОК (обкома партии – прим. ред.). Обсуждался хлебный вопрос. До сих пор мы снабжали гарантированно 290 тысяч едоков. Сред. Аз (Среднеазиатское бюро ЦК ВКП (б), «смотрящий» от Москвы в регионе – прим. ред.) установила 130 тысяч едоков. Я восстал против сокращения, а Исакеев (второй секретарь обкома – прим. ред.) считает неудобным не выполнить директивы Ср. Азии. Как назвать это? Трусостью или глупостью?». Спустя несколько дней: «С хлебом получается испанская экзекуция над республикой. Пробовал еще раз убедить Исакеева, что пойти на это невозможно, но безрезультатно. Пробую убедить членов бюро, но если… Тогда одному придется драться перед Ташкентом и даже Москвой».
В сентябре того же года он записал в дневнике: «Сегодня меня в Бюро ОК проработали в национализме из-за неточных формулировок в статье о 16 годе, написанной в 1926 г. Это месть «Великого немого» (так Абдрахманов называл Шахрая – прим. ред.) за то, что я его на днях заставил плакать, это начало борьбы. Нечего скрывать, что силы на его стороне и это потому, что Исакеев оказался послушным холуем, способным променять все и вся на то, что называется секретарством…».
Запись от 25 февраля 1932-го: «Около Фрунзе вырос второй город — город юрт казахских граждан, переселившихся сюда от голода и нищеты. Это результат работы Филиппа. Только ли его? У Маркса есть замечательное указание: капиталистически развитая страна с его, капитализма, болезнями (разорение народных масс, кризис, безработица и т. д.) только показывает будущность тех стран, которые идут к этому… Так не показывает ли участь казахов и будущность киргиз? Похоже на то». А после этого: «Шахрай шлет телеграммы с просьбой отсрочить убой скота, т. к. это даст 150 тысяч (скромный подсчет) приплода, прироста. A ведь он публично прорабатывал меня в правом уклоне за то, что я доказывал, что мясозаготовки влияют на сокращение поголовья животноводства. Факты делают умными даже безнадежных глупцов».
У них нашёлся батыр, а у нас?
Любопытно, что о дневнике Абдрахманова упоминал, пусть и вскользь, в своих показаниях после ареста Николай Бухарин, ранее один из ближайших сподвижников Ленина и Сталина, но затем оказавшийся в опале и арестованный в 1937-м. В ходе допросов он рассказал о своей поездке в Среднюю Азию в 1933-м, в том числе о разговорах с Акмалем Икрамовым, первым секретарём ЦК КП (б) Узбекистана, относительно случившегося в Казахстане, где «благодаря головотяпской политике Голощёкина было массовое разорение казахов, чрезвычайная смертность, и толпы беженцев шли куда глаза глядят, в том числе в Узбекистан». Что касается Киргизии, то Бухарин сообщил следующее: «Во Фрунзе, где я пробыл пару дней, по вечерам… приезжали националы-киргизы, в том числе был и Абдрахманов. С ним у меня не было разговора, но он был настроен ворчливо-оппозиционно… Вскоре он был арестован, как я слышал от кого-то, в связи с найденным у него дневником троцкистского содержания».
Упомянул Бухарин и о том, что, когда он возвращался с Тянь-Шаня обратно и снова ехал через Фрунзе, туда прибыла из Москвы комиссия ЦК ВКП (б) во главе с Антиповым, вместе с которым приехал и Бауман, руководитель Среднеазиатского бюро. Скорее всего, именно тогда решалась судьба Абдрахманова на посту руководителя правительства республики – как раз в сентябре 1933-го его сняли с должности (по утверждению киргизских историков, за «извращение» и саботаж решений партии).
Много позже в Центральном партийном архиве при ЦК КПСС была обнаружена объяснительная записка Абдрахманова на имя того самого Николая Антипова, члена президиума Центральной контрольной комиссии при ЦК ВКП (б), а впоследствии заместителя председателя Комиссии советского контроля при Совнаркоме СССР. В ней говорилось: «Весной 1932 г. казахи массами прикочевывали в Киргизию. Среди них началась смертность на почве голода. Это напугало многих руководителей, в т.ч. и меня. По плану хлебозаготовок были разногласия в Средазбюро ЦК ВКП (б), так как мы считали, что нашу республику перегружают. В связи с казахскими откочевниками у нас – руководящих работников появились сомнения насчет реальности плана. Это демобилизовало нас и мы в начале хлебозаготовок допустили по некоторым районам юга (Джалал-Абад, Араван-Бура, Наукат) торговлю хлебом. Беседуя с Шахраем и Исакеевым о том, что план трудно выполнить, я сказал: «Лучше пускай нас снимут за невыполнение плана, чем за то, что мы довели республику до положения Казахстана». Оба с этим согласились».
После отставки Абдрахманова с поста председателя Совнаркома его решили отправить подальше от Киргизии и назначили на очень скромную должность заместителя заведующего управлением животноводства в Средне-Волжском крае (город Куйбышев, ныне Самара). Через три с половиной года, весной 1937-го, он был арестован по обвинению в связях с троцкистами и в создании вместе с Рыскуловым и другими некоего «пантюркистского центра», а впоследствии расстрелян.
Такая же участь постигла Баялы Исакеева, которого Абдрахманов называл «послушным холуем» и который в 1933-м сменил последнего на должности главы киргизского правительства. Аналогичная судьба ждала и многих из тех в руководстве Казахстана, кто в начале 1930-х годов занимал соглашательскую позицию, – политический конформизм не спас их от репрессий. Впрочем, народная память рано или поздно воздаёт по заслугам: полтора года назад Юсупу Абдрахманову посмертно присвоили звание Героя Киргизской Республики. А теперь вопрос: был ли хотя бы один такой же человек в руководстве Казахской АССР?
И в заключение цитата из статьи казахстанского дипломата, посла в ряде арабских государств и Индии, кандидата исторических наук Болата Сарсенбаева: «Помощь простого народа и руководства Кыргызстана (особо отметим активность и последовательность участия Ю.Абдрахманова) голодающим беженцам-казахам, которые в тяжелое для себя время нашли приют на земле Ала-Тоо, не забыты и являются одной из самых трогательных страниц в истории дружбы и добрососедства двух народов»…
