Принято считать, что забывание – негативный процесс, ведь память сохраняет наш опыт и играет важную роль для поддержания стабильности нашей личности. Однако забывание и неверное запоминание выполняют важную функцию в процессах переструктурирования опыта и планирования.
«Моноклеръ» перевел эссе когнитивного психолога из Оксфордского университета Коди Коммерса о том, как память связана с мышлением, воображением и творчеством и почему на нейробиологическом уровне наша способность ретроспективно думать о прошлом фундаментальным образом связана с нашей способностью перспективно думать о будущем.
В 1942 году аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес опубликовал рассказ под названием «Фунес памятливый». В нем некто рассказывает историю об уругвайце по имени Иренео Фунес. Рассказчик узнает, что герой упал с лошади, ударился головой и вынужден оставаться дома. Вскоре после этого Фунес связывается с рассказчиком и просит одолжить несколько книг на латыни, которая является специальностью рассказчика. Тот дает Фунесу подборку своих самых трудных латинских текстов, в которых сам с трудом разбирается.
Несколько дней спустя, когда рассказчик идет забирать свои книги, он обнаруживает, что Фунес всего за несколько дней запомнил длинные и сложные отрывки на латыни, несмотря на то, что ранее не знал языка. Фунес говорит рассказчику, что после аварии его память изменилась. Он больше не может забывать. Его опыт теперь имеет «невыносимое богатство и остроту». В то время как остальные люди смотрят и видят здесь дерево, там группу людей, Фунес видит информацию на уровне пикселей, кадр за кадром. Поскольку он сохраняет в памяти полную ясность этих сцен, его воспоминания неотличимы от реальности.
Фунес подробно описывает последствия своей безошибочной памяти. Он не находит покоя, поскольку основные аспекты языка приводят его в замешательство. Ему трудно понять, что слово «собака» «охватывает так много непохожих друг на друга особей разного размера и формы». И «его собственное лицо в зеркале, его собственные руки удивляли его каждый раз, когда он их видел». Хотя Фунес без особых усилий выучил латынь и несколько других языков, рассказчик подозревает, что Фунес «был не очень способен мыслить. Думать – значит забывать различия, обобщать, делать абстракции. В изобилующем подробностями мире Фунеса были только конкретные детали здесь и сейчас».
Борхес, умерший в 1986 году, сам обладал замечательной памятью. Аргентинский писатель с юных лет выучил наизусть множество текстов, зная, что в конечном счете он потеряет зрение и способность читать из-за врожденного заболевания. Писатель и нейробиолог Родриго Куиан Кирога узнал эти подробности о Борхесе в 2009 году, когда посетил вдову Борхеса Марию Кодама в Буэнос-Айресе. Кирога, который рассказывает об этом в статье журнала Nature, также посетил частную библиотеку Борхеса, которая показывает пожизненный интерес автора к психологии и неврологии. В «Памятливом Фунесе» Борхес предвосхитил то, что доказала современная неврология. Мы прокладываем путь в мире именно потому, что забываем, обобщаем и абстрагируемся от деталей. Акт памяти – это акт воображения.
В 1985 году эстонско-канадский психолог Эндел Тульвинг вместе с американским студентом Дэниэлом Шактером провели исследование [1]. Тульвинга заинтересовало в пациенте то, что, хотя некоторые аспекты памяти этого человека были нарушены, другие, казалось, работали точно так же, как и у любого человека.
Н.Н. в совершенстве запоминал последовательность случайных цифр. Когнитивные психологи называют это семантической памятью – способностью вспоминать факты, даты, имена, числа и другую абстрактную информацию. Проблема заключалась в эпизодической памяти Н.Н. Он не мог вспомнить личный опыт из своей жизни. Тульвинг писал, что «знание Н.Н. своего собственного прошлого, по-видимому, имеет такое же безличное эмпирическое качество, как и его знание остального мира». Это можно сравнить со знанием, скажем, жизни Томаса Джефферсона, то есть собранием абстрактных фактов. Он не мог вспомнить подробностей каких-либо событий, которые он пережил сам, ни одного дня рождения, отпуска или встречи.
Память предоставляет строительные блоки для мысленного путешествия во времени.
Тульвинг отметил эту диссоциацию между семантической и эпизодической памятью, показав, что возможно иметь одно без другого. Но было еще одно наблюдение, о котором сообщил Тульвинг, хотя он не был уверен, что с ним делать. Мало того, что Н.Н. был неспособен вспомнить прошлые личные события, он не мог вообразить и будущие. Ученый приводит свой разговор с пациентом. Тульвинг начал с вопроса: «Что ты будешь делать завтра?» Помолчав, Н.Н. ответил: «Не знаю».
«Ты помнишь вопрос?» – спросил Тульвинг.
«О том, что я буду делать завтра?» – переспросил Н.Н.
«Да, – сказал Тульвинг. – Как бы вы описали свое душевное состояние, когда вы пытаетесь думать об этом?»
«Пустое, наверное», – ответил Н.Н.
Когда Тульвинг начал уточнять, Н.Н. описал свои попытки представить собственное будущее «как сон». Его усилия вообразить личное будущее казались такими же пустыми, как и попытки вспомнить свое личное прошлое:
«Это как плавать посреди озера. Там нет ничего, что могло бы тебя удержать или что-то сделать с тобой».
Этот случай навел Тулвинга на мысль, что между памятью и воображением потенциально существует нейронная связь – наша способность ретроспективно думать о прошлом фундаментальным образом связана с нашей способностью перспективно думать о будущем. Знаменитая строка поэта Т.С. Элиота «Время настоящее и время прошедшее / Оба, возможно, присутствуют в будущем времени» вошла в эпоху неврологии.
Шактер, ученик Тулвинга, был заинтригован предполагаемой связью между памятью и воображением. Позднее, уже будучи профессором, он вместе с новозеландским нейробиологом Донной Роуз Аддис начал исследовать эту связь напрямую.
Неправильное запоминание и забывание позволяют достичь когнитивной гибкости, необходимой для воображения.
В своем исследовании Аддис, Шактер и их коллеги представили участникам серию слов-подсказок (в основном простых существительных, таких как «автомобиль» или «дерево») [2]. Они были разработаны таким образом, чтобы вызвать образы, которые знакомы большинству людей и которые можно конкретно представить. Для каждого слова-подсказки участников просили вызвать в памяти связанное с ним событие. В половине случаев их просили вспомнить событие, которое уже произошло. В другой половине просили представить событие, которое может произойти в будущем. Им также давали конкретные временные рамки для событий: одна неделя, один год или от пяти до 20 лет в прошлом или будущем.
Ученые хотели узнать, что происходит в мозге при актах воспоминания и воображения, поэтому они сканировали мозг испытуемых, пока те вызывали в памяти эти образы. Исследователи обнаружили, что, как и предполагалось в случае с Н.Н., и для памяти, и для воображения задействованы одни и те же области мозга.
«Мы обнаружили, что это одна и та же сеть мозга, также известная как сеть режима по умолчанию (DMN — Default Mode Network), которая активируется очень сильно, как при воспоминаниях о прошлом, так и при воображении будущего», – отметила Аддис.
В другой работе Аддис и ее коллеги утверждали, что этот вывод, наряду с другими доказательствами связи между памятью и воображением, дает решающее объяснение одной из адаптивных функций памяти. Она позволяет нам планировать будущее [3]. Она предоставляет строительные блоки для мысленного путешествия во времени.
Развивая эту идею, команда Аддис предположила, что память поддерживает систему «моделирования» в мозге. Память позволяет нам не только представлять будущее, но и формировать альтернативный взгляд на настоящее. Мы используем строительные блоки памяти, чтобы представить себе мысли или опыт другого человека и по-новому увидеть наше настоящее окружение или ситуацию. Такое моделирование на основе памяти позволяет нам вырабатывать творческие решения множества проблем.
Подборка по теме Memento vivere: 10 материалов о памяти
За последнее десятилетие расширилось наше понимание роли памяти в творчестве. Исследователи связали ложные воспоминания и забывание с творческой деятельностью. А в начале этого года Шахтер и его коллеги опубликовали статью о том, что память играет важную роль на каждом этапе творческого процесса [4].
«Творческие идеи поддерживаются контролируемым извлечением воспоминаний», – пишут они.
Пруст, несомненно, согласился бы с ними.
Ошибочные воспоминания и забывание обеспечивают когнитивную гибкость, необходимую для воображения. Если бы мы, как Фунес, помнили каждый кусочек нашего опыта заученным, фиксированным образом, мы не смогли бы выхватывать кусочки то тут, то там, чтобы увидеть что-то совершенно новое.
«Самое интересное, что когда вы вспоминаете, вы не помните каждую вещь, которую вы пережили. – говорит Аддис. – Вам приходится заполнять пробелы. А пробелов часто бывает много. Просто так работает память».
Эти пробелы, очевидно, очень важны. Но как человеческий мозг знает, где их оставить, а когда стоит записать все в мельчайших подробностях? Как он понимает, что нужно забыть? С точки зрения нашего мозга, почти ничего не стоит сохранять. Первое, что мы делаем с большей частью информации о мире, – это забываем ее.
Когнитивные психологи различают три вида памяти, каждый из которых каталогизирует информацию в рамках разных диапазонов времени. Иконическая память – самая короткая. Когда вы смотрите на какую-либо сцену, а затем быстро закрываете глаза, то в течение короткого времени эта сцена все еще сохраняется в вашем сознании, прежде чем испариться в темноте за вашими веками.
Как человеческий мозг узнает, что нужно забыть?
Для того чтобы получить впечатления от визуальной сцены, ваш мозг должен где-то хранить информацию. Технически это одна из форм памяти, и она позволяет вам делать такие вещи, как смотреть через дорогу и считать количество окон на соседнем небоскребе. Хранилище памяти средней длины называется рабочей памятью. Это то, что вы можете удерживать в памяти с помощью целенаправленной концентрации, например, если прочитать вам номер телефона. Своего рода это чистилище памяти: в ней ненадолго сохраняется информация, которая слишком важна, чтобы отбросить ее сразу, но которую, возможно, не стоит хранить вечно.
Самое глубокое хранилище – это долговременная память. Это те вещи, которые вы узнали сегодня и которые вы сможете вспомнить завтра, или на следующий день, или через десять лет. Если вы повторили номер телефона достаточное количество раз, чтобы вспомнить его позже – психологи называют это «репетицией», – он будет храниться в долговременной памяти. Хранение там информации варьируется от следующих нескольких минут или часов до конца вашей жизни.
Понятна причина, по которой мы забываем, двигаясь между стадиями иконической, рабочей и долговременной памяти. По этой же причине мы помним шахматную доску по чередующимся квадратам, а не по отдельным пикселям черной и белой краски. Не вся информация полезна. Некоторые вещи фиксируются в нашей памяти в сочетании с сильными эмоциями, такими как удивление или трепет, любовь или страх, – мощный сигнал для мозга о том, что событие, сцена, факт или идея в какой-то мере важны для нашего выживания. Другая информация повторяется естественным образом, с помощью опыта. Определенные события и детали повторяются в течение долгого времени. Например, ежедневная поездка на автобусе в школу в детстве или то, как ваша собака приветствует вас, когда вы возвращаетесь домой из поездки, – и таким образом они сохраняются в памяти снова и снова, укрепляя свое постоянство.
Последние исследования показывают, что для часто повторяющихся моделей опыта (например, официант, который должен запоминать десятки сложных заказов от посетителей каждый вечер) участвуют сложные структуры памяти, известные как «шаблоны». Они позволяют информации, регулярно появляющейся в нашем окружении, легче встать на место для долгосрочного извлечения.
Помимо эмоциональных сигналов и повторения, существует еще один способ занесения данных в долговременную память. Она ассоциируется с концептуальной информацией, хранящейся там. Иными словами, мы запоминаем информацию, понимая ее.
Одним из первых психологических исследований, показавших это, была серия классических исследований, проведенных в начале 1970-х годов Гербертом Саймоном и Уильямом Чейзом [5]. Саймон и Чейз демонстрировали расположение фигур на шахматной доске двум группам участников. Первая группа состояла из опытных шахматистов, вторая – из людей, которые раньше не играли. Когда исследователи показывали им случайное расположение фигур, которое было бессвязным и никогда бы не возникло естественным образом в игре, обе группы запоминали примерно одинаково. Но когда расстановки отражали ситуации из реальной игры, опытные шахматисты смогли вспомнить расположение фигур почти с идеальной четкостью. Новички справлялись с задачей не лучше, чем при случайных расстановках. С тех пор когнитивные психологи спорят, как именно интерпретировать результат этого эксперимента. Но недавний обзор, обобщающий десятилетия исследований, позволяет предположить, что, по крайней мере, для экспертов память опирается не только на распознавание знакомых моделей, но и на концептуальное понимание высокого уровня [6].
Классическое исследование ученого-когнитивиста Джона Р. Андерсона предполагает, что даже обычный человек может хранить воспоминания в концептуальных сегментах [7]. Андерсон попросил своих участников запомнить списки концептуально связанных слов (таких как «сахар», «конфета», «кислый», «хороший», «вкус»), а затем вспомнить их позже. Хитрость заключалась в том, что когда участникам давали тест на запоминание, Андерсон также помещал «слова-приманки» среди тех, которые они видели. Эти слова-приманки не входили в первоначальный список, но некоторые из них были концептуально связаны с первоначальным списком слов (например, «сладкий»).
Он обнаружил, что участники чаще ошибочно вспоминали концептуально связанные слова-приманки, чем несвязанные. Испытуемые вспоминали не только слова, но и общую категорию, к которой они относились. Впоследствии этот эффект был воспроизведен, в том числе с использованием картинок вместо слов. Дело в том, что мозг не просто хранит инертные факты, которые можно просто вспомнить или забыть. Он строит догадки о более крупной концептуальной истории, генерируя предположения и заполняя пробелы по ходу дела – используя воображение, чтобы создать целое, построить мир, в который мы можем войти.
«Мы – это наша память, – писал Борхес. – Этот химерический музей изменчивых форм, эта груда разбитых зеркал».
И это правда. Все, что мы видим, делаем и представляем, построено на прошлом опыте, хранится в виде разбитых кусочков, которые приходится собирать снова и снова, отражая наше прошлое в настоящем и будущем.
