Некоторые социологи и психологи полагают, что никакой эпохи «постправды» не может быть, понятия фейк и дезинформация до сих пор не имеют четкого определения и не влияют на общество, пишет Джоанна Томпсон — научный журналист (перевод от «Идеономики»):
В 2020 году, когда пандемия охватила весь мир, Всемирная организация здравоохранения объявила, что мы столкнулись с сопутствующей катастрофой — информационной. Этот глобальный кризис охарактеризовался стремительным распространением ложной информации преимущественно в цифровом пространстве. Были опасения, что дезинформация приведет к тому, что общество окажется без опоры, погрязнет в море лжи, люди начнут причинять вред себе и другим.
Однако некоторые психологи и социологи не уверены, что дезинформация настолько страшна, как предполагают, и что по сравнению с прошлым, она не оказывает такого сильного влияния на жизнь людей сегодня. Более того, они считают, что мы, пожалуй, преждевременно нагнетаем панику.
«Мне кажется, что мы исходим из того, что это реальная проблема, — заявил Кристос Бехливанидис, психолог и исследователь теории причинно-следственных связей в Университетском колледже Лондона. — Я думаю, что прежде чем паниковать, стоит немного поразмыслить над вопросом».
Тема дезинформации — весьма хитрая. Отчасти это связано с семантикой. Даже в научном сообществе нет единого мнения о том, что такое дезинформация.
«Само понятие довольно расплывчатое», — считает когнитивный психолог Магда Осман из Кембриджского университета. Дезинформация чаще всего определяется как нечто фактически недостоверное, однако не подразумевает, что цель — это обман. Другими словами, людям свойственно ошибаться. Тем не менее часто это понятие ставится в один ряд с фейками (лживой информацией, распространяемой со злым умыслом) и пропагандой (политическим воздействием). Некоторые объединяют понятия дезинформации и других форм намеренного введения в заблуждение (хотя Осман, в свою очередь, разграничивает дезинформацию и пропаганду, которая имеет более четкое определение и несет гораздо более очевидный вред). Но именно здесь и начинаются сложности: даже в соответствии с общепринятым определением, дезинформацией может быть признано практически все что угодно.
Возьмем, к примеру, прогноз погоды, утверждающий, что в определенный день максимальная температура воздуха составит 12 градусов тепла. Если в этот день температура поднимется до 14 градусов, то будет ли такой прогноз считаться дезинформацией? А как насчет статьи в газете, в которой неточно указан цвет чьей-то рубашки? Или научная гипотеза, которая когда-то была широко признана, но затем изменилась под влиянием новых, достоверных данных (цикл, который воспроизводился в реальном времени во время пандемии). Проблема в том, что исследования, направленные на количественную оценку или проверку восприимчивости к дезинформации, часто включают относительно безобидные неточности наряду с такими вещами, как опасные теории заговора.
Стоит отметить, что дезинформация, в любом ее понимании, существует давно. С тех пор как у первых людей появился язык, мы живем в информационном пространстве, где есть ложь, небылицы, мифы, псевдонаука, полуправда и обычные неточности. В средневековых европейских бестиариях, например, медведи и ласки стояли в одном ряду с единорогами и мантикорами. Противники вакцин существуют уже более 200 лет и появились задолго до интернета. А в эпоху «желтой» прессы, на рубеже XX века, многие репортеры выдумывали истории на пустом месте.
«Я не в восторге от этих громких заявлений, что мы живем в мире «постправды», — отметила Катарина Дютиль Новаес, исследователь, изучающая историю и философию логики в Амстердамском свободном университете. — Звучит так, словно мы когда-то вообще жили в мире правды».
Конечно, со времен «желтой прессы» стандарты журналистики и книгоиздания повысились. Но в повседневном общении нет таких строгих правил: вряд ли за обедом вы достанете справочник и начнете проверять факты, которые приводит ваша бабушка. Сегодня большая часть таких межличностных дискуссий переместилась в интернет. Поэтому просто количественно оценить объем дезинформации в том или ином сетевом пространстве практически невозможно, поскольку, как отмечает Осман, все, что мы говорим, неточно. А доказать, что неверная информация оказывает непосредственное влияние на поведение человека, еще сложнее.
Большинство доводов в пользу количественной оценки дезинформации и определения того, кто подвержен ее воздействию, основывается на предположении, что ее потребление изменит убеждения людей и заставит их вести себя нерационально. Ярким примером может служить дезинформация вокруг ковида, когда многие люди боялись делать прививку. Существует множество исследований, демонстрирующих корреляцию между потреблением дезинформации и сомнением в необходимости вакцинации. Однако доказать причинно-следственную связь очень сложно: например, есть данные, свидетельствующие о том, что многие люди, не желающие делать прививки, скептически относились к научным данным задолго до начала пандемии. Возможно, они искали искаженную информацию, чтобы подтвердить уже сложившееся предубеждение, но это не означает, что потребление фейков и вызвало это недоверие. Другие исследования показывают, что такие факторы, как групповая солидарность и национальная идентичность, являются более значимыми, чем дезинформация.
Более того, недавнее исследование показало, что простое ознакомление людей с ложной о вакцине против коронавирусной инфекции практически не повлияло на их решение о вакцинации, а в некоторых случаях даже несколько подогрело выбор в пользу прививок.
Попытки выделить определенную группу, которая чаще всего покупается на дезинформацию, будь то пожилые люди, молодежь, бедные, малообразованные или другие категории населения, часто несут предвзятый оттенок. Мы все склонны верить в то, что не соответствует действительности, просто все зависит от того, как это преподносится.
Осман сравнивает эти тревожные настроения с паникой по поводу жестокости в видеоиграх в последние несколько десятилетий. Несмотря на множество заголовков и заявлений политиков о том, что некоторые игры делают подростков более агрессивными, исследования не подтвердили, что одно вызывает другое.
Осман утверждает, что наше коллективное беспокойство по поводу дезинформации в некотором роде является страхом интернета, что вписывает его в длинную историю аналогичного беспокойства по поводу каждого нового способа обмена информацией. Например, в середине XV века в Европе на волне антигутенберговских настроений люди уничтожили десятки типографий. Распространение радио в 1930-х годах заставило некоторых родителей опасаться его развращающего влияния на детей. Даже древнегреческий философ Сократ не был застрахован от мнимых страхов. «Он с подозрением относился к письменности», — говорит Дютиль Новаес.
В определенном смысле эти опасения вполне обоснованы. Пока мы не знаем, как новая технология изменит нашу жизнь, имеет смысл действовать осторожно. Но сейчас времени на это практически не остается. За последние три десятилетия произошли чрезвычайно быстрые изменения в технологиях обмена информацией, от мобильных телефонов до электронной почты и социальных сетей. Кульминацией этого переворота стало появление смартфонов, позволяющих получить доступ ко всем этим технологиям в одном изящном и портативном корпусе. Это ошеломляет и часто пугает.
«Я думаю, что до нас только сейчас начало доходить, какими наивными были наши ожидания на заре интернета», — говорит Дютиль Новаес. Мы думали, что свободный доступ к информации даст нам прозрачность и уберет всю путаницу из жизни. Вместо этого, мы в разочаровании обнаружили, что даже в «золотой век» информации люди могут заблуждаться.
Конечно, все это не означает, что распространение дезинформации в сети всегда безвредно или что мы не должны пытаться каким-либо образом это регулировать. Просто, если мы собираемся принимать новые масштабные законы (или оставить регулирование на совести технических магнатов), то, по словам Осман, мы должны быть уверены в том, что проблема действительно существует.
Есть и хорошая новость: фейки, ложные убеждения и тревога не являются новыми явлениями. Общество имеет тысячелетний опыт работы с ними, с разной степенью успеха. «Осмелюсь утверждать, что мы вполне способны справиться с ложью», — говорит Кристос Бехливанидис.
