Исследователи давно заметили тенденцию к более позднему взрослению в развитых странах. Однако для всё большего количества людей взрослость не наступает никогда. Общество изобилия позволяет людям проводить целую жизнь в блаженном неведении, не думая самостоятельно, не принимая ответственности за свои поступки и не делая ничего требующего усилий — одним словом, навсегда оставаться детьми. Роберт Блай называет данную ситуацию обществом ровесников, так как в нём психологический возраст всех людей одинаков. Что именно теряют от исчезновения взрослых мужчины, женщины и дети и не поздно ли ещё исправить положение?
Мы живём в обществе, которым управляют незрелые взрослые. Большая часть изображений в интернете — порнографические, и никого, кажется, не беспокоит, что дети имеют к ним доступ. Участие граждан в политической жизни страны находится на рекордно низком уровне. Конгресс снижает стандарты качества воздуха, чтобы корпорациям легче было их соблюдать. Рынок поощряет нас возвращаться обратно в отрочество и детство. Лишённые обрядов инициации, молодые мужчины застревают на полпути. Наших современников часто называют детьми, у которых есть собственные дети.
Продолжительность детства и подросткового возраста постоянно увеличивается. В Средневековье ребёнок из крестьянской семьи начинал работать уже с 7 лет. В Плимутской колонии восьмилетний ребёнок считался маленьким взрослым. Для отрочества тогда попросту не было времени. С точки зрения общества, взрослый — это тот, кто выполняет свои обязанности перед группой, к которой принадлежит.
Сегодняшний подросток хочет, чтобы все его желания удовлетворялись мгновенно, и не замечает, что живёт в мире печали, отложенного вознаграждения, тяжкого труда и ответственности.
Американские фильмы конца 50-х годов прославляют особенности подросткового возраста: отвержение общих идей, общих историй, общих ценностей. Джеймс Дин и Марлон Брандо сыграли молодых мужчин-бунтарей, олицетворяющих данный подход. В фильме «Дикарь» у персонажа Брандо спрашивают: «Против чего вы бунтуете?» Тот отвечает: «Что есть, против того и бунтуем».
Большинство молодых людей сегодня отвергают общие истории, никогда их не читав и не слышав. Когда юность длится всего 3 или 4 года, это не трагедия; однако для современных американцев юность длится с 15 до 35 лет. Двадцать лет отрицания общего наследия могут иметь катастрофические последствия. Колледжи и университеты — это места, где должны изучаться достижения прошлого. Однако именно в этих местах сегодня имеет место уничтожение наследия.
Люди всех возрастов сознательно избегают трудностей созревания. Фрейд в своей книге «Цивилизация и её тяготы» утверждал, что люди испытывают одновременно любовь и ненависть к цивилизации. Цивилизованное поведение требует подавления и самоконтроля, отказа от следования инстинктивным порывам.
Общество ровесников — это попытка избежать императивов цивилизации.
Человек, избегающий трудностей цивилизованности, получает оправдание своему нарциссизму, свободу от тягот и билет в театр, на сцене которого разыгрываются все его фантазии. Ленивая и жадная часть души получает возможность делать всё, что ей хочется.
Что теряют дочери в обществе ровесников
Юным девушкам сегодня приходится несладко. Мэри Пайфер пишет, что девочки-подростки всегда должны были соответствовать ожиданиям своих родителей. Но сегодня перед ними стоит ещё более трудная задача — соответствовать безумным требованиям мусорной культуры с её одержимостью популярностью, худобой, ранней сексуальностью, ранним употреблением алкоголя и наркотиков.
Поощрение поверхностных отношений, частой смены половых партнёров и «рекреационного секса» в обществе ровесников причиняет женщинам вред в долгосрочной перспективе. Юноши чувствуют себя сильными, а девушки наоборот — эксплуатируемыми и покинутыми.
В расширенных семьях прошлого девочки были окружены тётками (заменявшими матерей) и бабушками. Элизабет Херрон и Аарон Кипнис считают, что разрушение этой материнской линии негативно сказывается на дочерях: «Нарциссизм непосвящённых женщин порождает общество ровесников и непосредственным образом связан с затянувшимся отрочеством мужчин».
В восемнадцатилетнем возрасте девушки более зрелые в эмоциональном плане, чем мужчины, поэтому им трудно найти партнёра, созревшего для серьёзных отношений, не говоря уже о том, чтобы взять на себя роль отца. Многие девушки также начинают вести себя как юноши, теряют связь с матерями, бабушками и другими старшими женщинами, и становятся такими же непосвящёнными, как мужчины.
Французская феминистка Элизабет Бадентер пишет, что в западной культуре вырождается страсть. Под страстью она имеет в виду взаимные высокие ожидания и риск страданий. «Как мужчины, так и женщины сегодня мечтают об иных вещах, чем влюбленность и разбитое сердце. Условий для страсти больше нет — ни социальных, ни психологических».
Мы видим признаки вырождения страсти повсюду вокруг нас. Из кино пропали сцены с героями, глаза которых обещают друг другу двадцать лет неугасаемого желания. Нет больше романтиков вроде Кларка Гейбла.
Почему желание исчезает — как исчезли как сумчатый волк, странствующий голубь и большерогий олень? Как известно, страсть всегда была неразрывно связана с нравственными нормами общестьво. Отдаваясь страсти, влюблённые нарушали эти нормы. Бадентер говорит: «Утверждение о том, что отныне сердце не вне закона, а над законом, сыграло злую шутку с желанием».
Ромео и Джульетта совершают самоубийство, чтобы не подчиняться законам своих отцов.
Нечто схожее произошло и со временем. Вместо того, чтобы жить В соответствии с «общественным временем», подразумевающим долгие периоды ожидания, наполненные созерцанием неба и мыслями друг о друге на расстоянии, сегодняшние влюбленные следуют собственному ощущению времени. Как сказала мне одна женщина: «Мы мгновенно стали очень близки. Мы перескочили период ожидания — время узнавания, мечтания друг о друге, желания поймать на себе взгляд другого. Уже три дня спустя мы были пожилой парой».
Наши сердца мутировали. Эти новые сердца больше не жаждут мук желания.
Взамен страсти в отношениях общество ровесников предлагает мужчинам и женщинам стать более похожими друг на друга. Элизабет Бадентер пишет: «Сегодня мы стремимся не столько к тому, чтобы обладать другим человеком и господствовать над ним, сколько к тому, чтобы нас любили, оберегали, утешали, понимали и прощали. Образцом любви всё больше становится любовь матери к своему ребёнку. Никогда прежде архаическое стремление к симбиозу с матерью не было настолько сильно — как среди мужчин, так и среди женщин».
Прежние отношения, изобиловавшие подводными камнями, были основаны на различиях между мужчинами и женщинами и подчинялись закону, требовавшему нарушения нравственных норм во имя страсти. Однако в обществе ровесников как мужчины, так и женщины предпочитают скорее симбиоз, слияние, а не отношения между двумя взрослыми людьми (которые подразумевают различия).
Утрата духовных устремлений в нашей культуре вредит как дочерям, так и сыновьям. Девушки часто стремятся к духу. Нетрудно заметить, что большинство людей в церквях — женщины. Женщины совершают паломничества к швейцарской Чёрной мадонне, буддийским храмам, центрам медитации. Как уже упоминалось, силы, действующие в современной культуре, разрушают связь между дочерями и бабушками; но они также разрушают духовную связь между женщинами и Девой Марией, Афродитой и Софией.
Рынок несёт особую угрозу душам женщин, потому как женщины — это и есть рынок. Женские тела демонстрируются на рекламных щитах, на экранах телевизоров и в журналах.
В патриархальном обществе женщины испытали потерю самоуважения, насилие, порабощение, стыд. Ни одна женщина в мире не хочет возвращаться к этому. Но важно понять, что новые системы воспитания, в том числе семья с одним родителем, также не идут во благо женщинам.
Когда в семье нет отца, дочери часто трудно выйти в мир. Мать делает всё, что может, однако когда отец не участвует в жизни сообщества, многие ценные контакты с сообществом теряются. Отсутствие отца существенно повышает вероятность того, что дочь бросит школу и станет матерью в подростковом возрасте. Ранняя беременность — это удар по потребности девушки в уединении и пространстве.
Стоит упомянуть и об эмоциональных потерях девушки, лишённой отца. В её жизни будет первая любовь (к матери), но не будет второй (к отцу, в возрасте 1,5—3 лет). Это означает утрату любви ко всему мужскому. Возможно, всё большее количество проблем в отношениях между мужчинами и женщинами (и в браках) связано с увеличением количества женщин, которые выросли, не зная любви к отцу.
Что теряют сыновья в обществе ровесников
Как и дочери, сыновья многое теряют в обществе ровесников. Мы упомянем здесь пять главных потерь.
Отсутствие отца можно назвать первой потерей. Сын впервые начинает любить мужественность потому, что любит её в отце. Отсутствие отца означает, что половина его любви никогда не получит развития. Он никогда не будет уверен в своих отношениях с маскулинностью. Не имея отца, сын будет ещё больше любить свою мать. Он сможет полностью обладать ей — и это не сулит ему ничего хорошего.
Подросток, лишённый отца, вряд ли сможет принять вызов Эдипа — испытать себя на фоне внушительной фигуры отца. Вместо того, чтобы преодолеть зависимость от своей матери, он может либо отречься от неё, либо слиться с ней воедино, избегая противостояния с более старшим мужчиной и ненавидя мужской авторитет, ничего о нем не зная.
Восемьдесят-пять процентов заключённых-мужчин росли без отца.
У сына, выросшего в обществе ровесников, латентная стадия значительно сокращена. Это вторая утрата. Сексуальность в виде провокационных реклам, порнографических роликов и журналов с каждым годом всё сильнее проникает в мир ребёнка. Сексуальность пробуждается тогда, когда психика к этому ещё не готова. Как следствие, ребёнок становится подростком преждевременно — и остаётся им навсегда. Эго не получает времени для мечтаний и размышлений о таинственных аспектах взрослой жизни. Сокращение латентной стадии в мусорной культуре одинаково вредно как для сыновей, так и для дочерей.
В-третьих, экономические отношения в обществе ровесников основаны на беспощадной конкуренции. Как следствие, настоящее менторство, в котором так нуждаются молодые мужчины, отсутствует. Молодой мужчина учится не доверять старшим мужчинам и оказывается в кругу исключительно людей своего возраста, у многих из которых, как и у него самого, нет ни отца, ни наставника.
Компьютерная культура — неотъемлемая часть общества ровесников — способствует изоляции.
Это четвёртая утрата. Сыну, отправленному в качестве наказания в свою комнату, пришёл на смену сын, круглые сутки сидящий в интернете. Это ведёт к дальнейшему сокращению общения со взрослыми; более того, сын оказывается отрезан от мира чувств. Педагог Мартин Пречтел считает, что использование компьютеров вредит нашим детям сильнее, чем мы думаем. Молодые мужчины часто окружают себя твёрдой внешней оболочкой; сегодня многие из них неосознанно имитируют компьютеры и становятся внутренне похожими на машины. Для них есть только входящие и выходящие данные. Чувства утрачиваются.
И наконец, в обществе ровесников молодые мужчины лишены великодушия и поддержки. Мнения и слова ровесников полны желчи («Чувак, эта музыка — полное дерьмо»). Высмеивание маскулинности в комиксах, ситкомах и университетских аудиториях наносит огромный ущерб молодым мужчинам. Феминистки усугубляют ситуацию, выдвигая нереалистичные требования. Элизабет Бадентер пишет: «Постулат о том, что мужское значит плохое, привёл к утрате идентичности целого поколения мужчин».
Угасание огня, свойственного позднему подростковому возрасту, приводит к тому, что многие молодые мужчины впадают в хроническое отчаяние из-за экономических проблем и ощущения, что общество выбросило их на помойку. Из-за плохого образования и духовной нищеты общества миллионы мальчиков так и не вырабатывают возвышенных устремлений, а из-за отсутствия родительской заботы — представления о дозволенном.
Юноши и девушки из центральных районов больших городов больше не видят проповедников и учёных — только наркоторговцев и наркоманов. А школы попросту неспособны научить их глубине и благородству; о том, что льётся с экранов телевизоров и страниц газет, не стоит и говорить.
Последствия отсутствия отцов будут ощущаться на протяжении шести-семи поколений. У некоторых одиноких матерей не было выбора. Но другие жещины сознательно выбирают растить детей в одиночку. По-моему, они совершают ошибку. Растить детей в одиночку в патриархальном обществе было рискованной затеей даже при наличии многочисленных родственников; растить сына в одиночку в обществе ровесников рискованно вдвойне. В нашем обществе нет наставников, которые бы помогли сыну выработать взрослую маскулинность. В нём также нет религиозных институтов, поэтому сын не может найти второго, духовного отца. Капитализм выкачивает мужскую энергию, способствуя ещё большей эксплуатации детей. Если бы мы знали, как на самом деле страдают дети, мы бы умоляли каждого встречного мужчину отказаться от карьеры и стать отцом.
Презрение к детям в обществе ровесников
Патриархальное общество имело сложную структуру, в которой фигура властного отца была на более высоком уровне отражена в сильном общественном лидере, а на ещё более высоком — в боге-отце на небесах, которые также имели иерархию (семь небес). Дети подражали взрослым и зачастую относились к авторитету с чрезмерным почтением. В школе они учились мыслить, говорить и писать, как взрослые. Для одних дом был безопасным местом, а наличие обеих родителей обеспечивало благоприятные условия для развития. Для других дом был местом побоев, унижений и сексуального насилия, а единственным безопасным местом была школа. В школьном образовании делался акцент на религии, заучивании фактов, этике и дисциплине; при этом жёстокое прошлое системы замалчивалось.
В обществе ровесников, которое пришло ему на смену, детей учат, что все равны, высокая культура уничтожается, а бизнес-лидеры учатся у других бизнес-лидеров.
Общество ровесников поощряет состояние полувзрослости, в котором нет места дисциплине и самоконтролю. Родители становятся больше похожими на детей, а дети — из-за пренебрежения родителей своими обязанностями — вынуждены взрослеть раньше времени, но так никогда полностью и не становятся взрослыми.
Дети предоставлены сами себе. Как старые, так и молодые страдают от недостатка внимания.
Злость тех, кто был лишён родителей, повсеместна в обществе ровесников. Один мужчина как-то сказал мне: «Сначала мы перешли от семьи с двумя родителями к семье с одним родителем; а теперь движемся к семье без родителей». Доходы родителей, принадлежащих к рабочему и среднему классу, существенно упали по сравнению с 1972 годом. Сегодня работать вынуждеы оба родителя. Как следствие, семейные трапезы, разговоры и совместное чтение канули в прошлое.
Молодые люди нуждаются в стабильности, присутствии обоих родителей, внимании, советах, духовной пище, настоящих историях. Ничего из этого общество ровесников предложить не может. Наблюдая за деградацией школ, неспособностью государства защитить детей от оружия, сокращением государственной помощи малообеспеченным семьям, ликвидацией уроков музыки и рисования, ростом количества живущих за чертой бедности детей, ухудшением медицинского обслуживания беременных, невольно приходишь к выводу о презрении к детям в обществе ровесников.
Джон Боулби, Дональд Винникотт и Хайнц Кохут пишут, что дети — это «ищущие тепло существа». Они привязываются к любому объекту, излучающему тепло и заботу, даже если изначальное впечатление оказывается ложным и «объект настроен по отношению к ним враждебно». Дети «ищут любой, пусть даже самый тусклый лучик света, даже если он не освещает и не греет». Если в семье мало тепла, они ищут свет среди учителей, популярных исполнителей и незнакомцев. Такие дети «изначально соглашаются на малое, думая, что это много».
Взрослая жизнь с её глубиной и тайнами некогда привлекала детей. Они сами хотели стать взрослыми. Теперь они видят лишь пустоту и хаос.
В обществе ровесников даже те дети, у которых есть родители, лишены защиты. Телевидение требует от детей переваривать вещи, которые неприемлемы даже для взрослых. Ток-шоу раскрывают все тайны жизни прежде, чем ребёнок получает возможность выработать собственные ценности. Нил Постман называет данную ситуацию «исчезновением детей».
Дети всё чаще превращаются из актёров второго плана — которыми они были в XIX веке — в главных звёзд. Стоит сыну или дочери совершить глупость, как они оказываются в суде, а семья наблюдает за ними. Данная тенденция также проявляется в увеличении количества детей на Олимпийских играх, в моде, модельном бизнесе и так далее. На ток-шоу приглашают детей всё более юного возраста; им внушают, что их мнения важны.
Предоставление самым юным статуса знаменитостей — это лишь иная форма жестокого обращения с детьми.
Высокий уровень владения языком необходим для развития мозга. Один из способов достичь его — это многочасовое общение со взрослыми. Общение — это не только фразы вроде «Как игра?» и «Ты убрал в своей комнате?», но и долгие, размеренные беседы, открывающие ребёнку причудливый ландшафт взрослого ума. Один опрос показал, что в среднем американский отец разговаривает с ребёнком по 10 минут в день.
Прежде матери брали на себя приятную обязанность общения с детьми. Но и это изменилось. Сегодня матери разговаривают с детьми несколько минут, а затем, уставшие после тяжёлого рабочего дня, усаживаются вместе перед телевизором. Учителя начальных школ по всей стране отмечают, что большинство детей не знают не только детских стихов и считалок, но и популярных сказок, не говоря уже о том, чтобы обсуждать, почему гномы решают приютить Белоснежку, медведь каждую зиму играет с детьми, родители избавляются от Гензеля и Гретель, а мама и папа разводятся.
Общение со взрослыми служит детям своего рода «вербальной ванной»; дети впитывают услышанное, и это способствует развитию их интеллекта. Недостаток информации, как и недостаток витаминов, негативно отражается на организме. Джозеф Чилтон Пирс пишет: «Развитие интеллекта невозможно без стимула со стороны более развитого интеллекта. Это закон природы».
Новые слова стимулируют развитие мозга. Но набор слов, использующихся на телевидении, постоянно сокращается. Корпорации, которые платят за рекламу, не хотят, чтобы зрители чувствовали себя глупыми, поэтому тексты телеведущих состоят лишь из простых слов. То же самое происходит и в семье. «Что на обед?», «Где пульт от телевизора?», «Что тебе купить в магазине?». Язык сосредоточен вокруг вещей. Детям из таких семей трудно интерпретировать свои эмоции, проводить различие между отчаянием и угнетённостью или между раздражённостью и гневом.
Дети, возвращающиеся после школы в пустой дом — это дети телевизора.
Каждый шестой ребёнок младшего школьного возраста после уроков остаётся дома один. Большинство рождённых в США детей помещаются в центр дневного ухода уже в первый год своей жизни, чтобы родители могли ходить на работу. Женщины, принадлежащие к среднему и высшему классу, лучше понимают недостатки центров дневного ухода. Тем не менее, именно состоятельные женщины раньше возвращаются к работе после рождения ребёнка.
В патриархальном обществе отцы ставили свою работу превыше общения с детьми. Сегодня матери поступают так же. Количество времени, которое матери проводят, разговаривая с детьми, стремительно уменьшается. В 1995 году «Нью-Йорк таймс» писала, что в среднем оно составляет 10 минут в день как для отцов, так и для матерей. Неработающие матери говорят с детьми не намного больше, чем работающие.
Уровень скуки в школах достиг невиданного уровня. Фотограф Карл Биссинджер посетил расположенную недалеко от Чикаго школу Провизо Вэст, на которую родители и педагоги возлагали огромные надежды, когда она была открыта в 60-х годах. Вот его рассказ:
Учитель социологии Деннис Бобб пришёл в Провизо Вэст в 1966 году, когда школа была на пике. Сегодня это ничейная школа, лишённая духа. «Они всеми силами сопротивляются попыткам чему-то их научить. Работа отбирает у меня слишком много сил», — говорит он.
Бобб знает, что ученикам скучно до слёз, и не питает иллюзий по поводу их аналитических способностей. Он осознаёт, что не может соперничать с телевидением и музыкой.
Стоит унылый зимний день. Бобб проводит урок в седьмом классе. Он повесил карту, на которой показаны изменения границ в Европе во время Первой мировой войны. На другой доске висит плакат с надписью: «Отсутствие подготовки — это гарантия провала». Рассказывая о войне, Бобб пытается вовлечь учеников, включая даже тех, кто сидит, положив голову на парту.
— Кто такой Герберг Гувер? — спрашивает он.
— Изобретатель пылесоса? — угадывает один ученик.
— В Первой мировой войне погибло 10 миллионов солдат, — говорит Бобб.
Какая-то девушка зевает.
Он рассказывает им, что Вудро Вильсон когда-то был президентом Принстонского университета.
— В смысле, когда он был президентом США? — спрашивает кто-то из учеников.
— Нет, до этого, — объясняет Бобб.
Затем он представляет европейских лидеров послевоенных лет: Клемансо, Ллойда Джорджа.
— Бой Джордж? — оживляется один ученик.
— Ладно, на этом сегодня закончим. В понедельник вместо урока идём в кино.
Звенит звонок, и ученики, шаркая ногами, покидают класс.
Учитывая, насколько ухудшилась ситуация с дисциплиной, усердием, умением читать, умственными и творческими способностями по сравнению с тем, что было 30 лет назад, можно представить, насолько плохо всё будет ещё через 30 лет, когда эти дети, неспособные отличить Герберга Гувера от изобретателя пылесоса, станут кинорежиссёрами, литературными критиками, музейными кураторами и школьными учителями.
У детей снижается самооценка, если они не умеют как следует читать и выражать свои мысли. С каждым годом они всё глубже погружаются в депрессию, отчаяние и мир детской преступности. Джозеф Чилтон Пирс утверждает, что ребёнок, чей мозг недостаточно развит из-за чрезмерного количества времени, проведённого перед телевизором, не в состоянии измениться, потому что не может представить себе иное положение вещей. По его словам, упадок системы образования объясняется тем, что лишь 30 процентов учеников по-прежнему способны учиться.
Загрязнение окружающей среды, плохое питание, потерянное за просмотром телевидения и видеоиграми время, психическая травма вследствие насилия в фильмах, на улицах и в собственных семьях — всё это наносит вред детям.
Вера в то, что всё фальшиво
В обществе ровесников царит атмосфера неблагодарности. Некоторые студенты никогда в жизни не встречали человека, который бы воспринимал Эдмунда Спенсера, Натаниеля Готорна и Уильяма Вордсворта всерьёз. Сегодня модно утверждать, что писатели прошлого — подонки.
Первой каплей стал постулат марксизма о том, что частная собственность — это источник всех зол, из которого автоматически следует, что наши предки были либо глупцами, либо подлецами.
Я впервые столкнулся с этой атмосферой неблагодарности в колледже. Преподаватели разрушали мою самооценку, постоянно напоминая мне (впрочем, вполне обоснованно), что я ничего не знаю. В то же время, мне было приятно узнать, что, будучи современным человеком, я стоял выше всех своих предков.
Сегодняшняя Америка поразительным образом напоминает колонизированный народ.
Нельзя безнаказанно уничтожать коренные культуры. Когда колониальная администрация устанавливает власть над коренным сообществом, то первым делом пытается внушить местным жителям, что их культура никуда не годится, а обращение за помощью к богам и шаманам не даёт результата.
Корабли, порох и оружие повергли коренные племена (а позже и самих жителей запада) и уничтожили систему старейшин. Миссионеры, которые пришли следом за завоевателями, убедили аборигенов в том, что их боги были выдумками или демонами. Начиная с XVII века, когда пуритане атаковали абенаков, мохоков, алгонкинов и ирокезов, и вплоть до XIX века, когда федеральное правительство истребило сиу, команчей и чероки, главной частью процесса было уничтожение системы старейшин. Иногда с этой целью подписывались договора с лжевождями, иногда убивались известные старейшины вроде Сидящего Быка и Неистового Коня. Племенам приказали отдать барабаны, отказаться от Пляски Солнца и парных. Детей силой отправляли в «школы для индейцев», мужчин подсаживали на алкоголь, население перемещали с одних резерваций на другие. Точно так же система старейшин чернокожих была уничтожена намеренным разделением семей на аукционах рабов.
Уничтожение племенных систем, их старейшинств и религий обернулось против нас самих.
Целое поколение студентов теперь населяет обедневший ландшафт. Сегодняшние молодые люди, как белые, так и чернокожие, преимущественно рационалисты и скептики; преемственность поколений нарушена. Куда ни глянь, везде наркозависимость и ощущение безнадёжности. Белые граждане, которые предположительно являются хозяевами в этой культуре, чувствуют, что не контролируют ситуацию. Современные люди знают всё меньше об истории, географии, философии, иностранных языках, нравственных проблемах, Шекспире, Библии, древнегреческой литературе; всё это напоминает духовную нищету колонизированных народов. Как в случае с молодыми людьми, так и в случае со взрослыми, ситуация одинакова: безжизненный культурный ландшафт, на котором были наспех сооружены лачуги поп-культуры. Когда-то внутренний ландшафт взрослых состоял из красивых старых домов, парков и площадей; сегодня не осталось ничего, кроме развалин.
Деконструкция — это такая же технология уничтожения, как порох и танки. Сегодня она применяется против наших собственных студентов. Независимо от того, принадлежим ли мы к левым или к правым, рады ли мы краху коммунизма или сожалеем, что некоторые идеи социализма так и не были реализованы, нам должно быть грустно.
Поколение X пассивно и лишено воображения потому, что у них отобрали способность испытывать восторг.
Левые приняли на себя роль колониальной администрации. Это удивительный, преисполненный иронии поворот. Они заявляют, что европейские короли были злодеями; английские роялисты — гедонистами и декадентами; феодализм Средневековья — провалом; Ренессанс — триумфом ложных идей; власть пуритан — жестокой; городские советы Новой Англии — прикрытием для эксплуатации; мать Тереза страдала сексуальными расстройствами; Великая хартия вольностей ничего не изменила; система предпринимательства, основанная после Гражданской войны такими людьми как Джон Пирпонт Морган и Эндрю Карнеги, не породила ничего ценного; Бетховен писал империалистическую муызку; Менкен был скрытым фашистом; Рузвельт виновен в нападении на Пёрл-Харбор; созданный Кеннеди Корпус мира ничего не достиг; Фрейд поощрял жестокое обращение с детьми, а все его идеи были ложными.
Однако левые умалчивают о том, что феодализм предотвратил погружение Европы XIV века в ещё больший хаос; что Ренессанс был совместной попыткой иудейских, христианских и мусульманских мыслителей создать единую религию; что пуритане способствовали пробуждению индивидуального сознания, которое спасло США от покорности; что мать Тереза посещала сферы, о существовании которых марксисты даже не догадывались; что городские советы Новой Англии доказали: взаимное уважение возможно даже тогда, когда между сторонами есть конфликт; что сонаты Бетховена изумительны; что Менкен был одним из главных защитников евреев; что Франклин и Элеонора Рузвельт поддерживали рабочий класс; что Фрейд был самым смелым и революционным мыслителем со времён Галилея.
Наше общество пострадало не только от ненасытного капитализма, но и от идиотского недоверия к идеям, религии и литературе, унаследованного нами от предыдущих поколений.
Прежде люди считали, что они в долгу перед другими людьми, живыми и мёртвыми, а также животными, растениями и богами. Представители общества ровесников уверены, что ни от кого не получили ничего ценного.
Большинство людей в обществе ровесников считают, что истина не может исходить из центра. Это характерный для колонизированного народа взгляд. Но некоторые слова, исходящие с периферии, также ложны.
Колониальные администрации начинают с разрушения системы старейшин, что приводит к разрушению всего остального. Мы находимся именно на этом этапе. Мы — первая культура в истории, которая колонизировала саму себя. Небесный свод рухнул, а боги оказались выброшены на свалку.
Ликование на фоне двумерности
Однажды в Африке учителя учили взрослых мужчин и женщин читать и каждый раз предупреждали: «Упражняясь в чтении дома, набрасывайте на плечи одеяло». Оказывается, чтение требует таких огромных усилий, что температура тела падает на 2-3 градуса, и это может вызвать простуду и боль в горле. Большинство из нас научилось читать в возрасте, когда у нас был неисчерпаемый запас энергии; мы позабыли, насколько это трудная задача.
Невероятная атлетическая энергия пробуждается в нас, когда мы читаем слова: «Три козла стояли в тени под мостом и ждали». Сначала мы видим мост, потом тень под мостом, и наконец трёх козлов, стоящих под ним. Как будто лошадь скачет от неокортекса к среднему мозгу и обратно шесть раз, неся на своей спине тень под мостом, сам мост и козлов с их рогами к нашему мысленному взору.
Телевидение устраняет весь этот процесс, предоставляя нам готовое изображение. Необходимость в скачущей лощади отпадает. Телевизор доставляет изображение непосредственно к среднему мозгу.
Живопись и поэзия нашего времени страдают от нехватки образов. Некоторые современные художники не в состоянии создавать изображения как Шагал или Ван Гог. Они вынуждены обращаться к Боттичелли или заимствовать образы из рекламы. Ущерб, который телевидение наносит способности мозга создавать образы — это одна из причин нынешней двумерности в литературе, поэзии и изобразительном искусстве.
Лорка пишет: «Сфинкс и несгораемый ящик одинаково могут заморозить сердце каждого голодного ребенка».
В изобразительном искусстве общества ровесников место героя занимают чучела лошадей или видео инсталляция. Мало кто из современных писателей умеет создавать героев. Персонажи книг Брета Истона Эллиса, Дугласа Коупленда и Тамы Яновиц — это обычные люди. Режиссёр Дэвид Хьюит сказал в интервью журналу «Эсквайр»: «Моё поколение охотно признаёт худшее в себе». Всё указывает на то, что на определённом уровне мы устали не только видеть людей, но и даже быть людьми. Впервые данное чувство описал в 1933 году Пабло Неруда:
Так случилось, что я устал быть человеком. Я захожу в ателье и в кино скучный, непроницаемый, как тряпочный лебедь, плавающий в луже мочи и пепла. Ароматы парикмахерских вызывают у меня потоки слёз. Я хочу одного — отдохнуть, словно камень. Я хочу одного — не видеть ни учреждений, ни аптек, ни парков, ни магазинов, ни лифтов.
Как сильно это отличается от слов Александра Поупа: «Подлинное познание человечества — это познание человека». Что произошло в этом промежутке времени? Ортега-и-Гассет пишет в «Восстании масс»:
«Не так давно известный экономист Вернер Зомбарт указал на один простой факт, который должен бы впечатлить каждого, кто озабочен современностью. Факт сам по себе достаточный, чтобы открыть нам глаза на сегодняшнюю Европу, по меньшей мере обратить их в нужную сторону. Дело в следующем: за все двенадцать веков своей истории, с шестого по девятнадцатый, европейское население ни разу не превысило ста восьмидесяти миллионов. А за время с 1800 по 1914 год — за столетие с небольшим — достигло четырёхсот шестидесяти. Контраст, полагаю, не оставляет сомнений в плодовитости прошлого века. Три поколения подряд человеческая масса росла как на дрожжах и, хлынув, затопила тесный отрезок истории. Достаточно, повторяю, одного этого факта, чтобы объяснить триумф масс и всё, что он сулит. С другой стороны, это ещё одно, и притом самое ощутимое, слагаемое того роста жизненной силы, о котором я упоминал».
Неруда также считает, что отвращение связано с увеличением количества людей:
Так случилось, что у меня устали ноги и ногти, и моя кожа и моя тень устали. Так случилось, что я устал быть человеком.
Сегодня миллионы людей испытывают это отвращение. От свойственного импрессионистам восхищения человеческим телом и лицом не осталось и следа.
Несмотря на нашу любовь к торговым центрам, мы больше не хотим «ни парков, ни магазинов, ни лифтов» — ни людей.
Что может сделать человек, осознав, что он устал быть человеком? Самое простое — это решить, что всё пропало, мы окончательно всё испортили и ничего нельзя предпринять. Данная позиция характерна для искусства общества ровесников.
Но Неруда — читатель. Он чувствует за собой неистовую энергию французских сюрреалистов, Кеведо, Гойи, Вийона и Лорки. Он говорит:
И всё же я был бы рад до смерти напугать нотариуса сорванной лилией или прихлопнуть монашку своим собственным ухом. Было бы просто прекрасно бродить по улицам, размахивая зелёным ножом, и кричать, кричать, пока не замёрзнешь.
Великая литература требует от нас сохранить способность бунтовать и смеяться. Нельзя поддаваться эмоциям жертв — жалости к самому себе, бездействию, склонности винить других и вере в собственную исключительность.
Я не хочу прозябать корневищем в потёмках, которое дрожит, и тянется, и дергается во сне, ползёт вниз, в мокрые недра земли, всё впитывая, обо всём думая и обедая каждый день. Зачем мне столько несчастий? Я не хочу больше быть могилой и корнем, подземельем, мертвецами набитым подвалом, не хочу леденеть о тоски, умирать от горя.
И вот понедельник пылает, как лужа бензина, когда я иду на прогулку своей арестантской походкой; он взвизгивает на ходу, как проколотое колесо, и оставляет в ночи свой кровавый след. Он загоняет меня в углы, в сырые квартиры, в больницы, где из окон торчат чьи-то кости, в сапожные мастерские, пропахшие уксусом, в гнусные щели улиц, забитые мусором.
Неруда признаётся, что ненавидит не только людей, но и двери, за которыми они живут:
Вот птицы жёлтого цвета, и гнусная требуха развешена на подъездах ненавистных домов, вот вставная челюсть, забытая в кафетерии, вот зеркала, что не могут не плакать от стыда и от страха, и повсюду — зонты, пуповина, ядовитая злоба.
Неруда осознаёт, что сегодня отвращение — часть нашей повседневной жизни. Тем не менее, он испытывает сострадание к людям. Заканчивается стихотворение следующими строками:
Я гуляю, спокойный, у меня есть глаза и ботинки, у меня есть ненависть и забвение; я прохожу сквозь офисы, сквозь врачебные кабинеты, сквозь дворы, в которых сохнет бельё на верёвках: полотенца, кальсоны, рубашки, с которых стекают долгие мутные слёзы.
Это великое стихотворение. В нём Неруда выражает современное отвращение, обусловленное перенаселением и поверхностностью нашей культуры. Но он также знает, что настоящее искусство рождается из скорби.
В обществе ровесников, построенном на руинах общества читателей, мало кто скорбит. Если бы мы научились скорбеть — по Ифигении, принявшей смерть ради ветров; по мудрости, утраченной из-за интернета; по вреду, нанесённому умам детей телевидением — то смогли бы вырваться из двумерности современной культуры.
