Эволюционный биолог из Гарварда Эбигейл Десмонд в своем эссе оспаривает общепринятые представления об интеллекте и призывает не приравнивать «разумность» к успешности и единственному значимому фактору выживаемости на нашей планете. Также она объясняет, почему мы пытаемся воссоздать интеллект с помощью машин.
Кто наделен интеллектом? Слизевики, муравьи, пятиклассники, креветки, ChatGPT, косяки рыб, бордер-колли, стая птиц, ты и я? Все, кого я перечислила? Или лишь некоторые? А, может, никто? Это вечный вопрос, ответ на который мы начинаем искать всякий раз, когда узнаем о ранее неизученном поведении животных или о новых вычислительных устройствах, которые обучены вести себя по-человечески. Мы могли бы двигаться интуитивно, выбирая бордер-колли и детей и отрицая креветок, но так делать нельзя, пока мы не найдем ответ на основой вопрос. Что такое интеллект?
Интеллект — это ярлык, прикрепленный человечеством к багажу, наполненному кучей разных характеристик, которые помогли нашим предкам совершенствоваться. И хотя все примерно понимают, что такое интеллект, он остается чем-то неопределенным, меняющейся совокупностью, маскирующейся под единое целое. Мы полагаем, что измерить интеллект сложно, поскольку он существует лишь относительно наших ожиданий, которые являются не только общечеловеческими, но еще и индивидуальными, исходящими от конкретных людей.
А еще нам надо признать, что интеллект не играет решающую роль в успехе большинства живых организмов на Земле. Возьмем, к примеру, растения: они процветают в невероятно разнообразной среде, не планируя и не обсуждая между собой ни единого шага. Черви-планарии отращивают любую часть своего тела и функционально могут считаться бессмертными. А один микроскопический вирус фактически остановил деятельность человечества в 2020 году, даже не имея представления о том, что такое люди.
Однако, когда мы отслеживаем успехи нашего вида на протяжении тысячелетий, возникает соблазн связать их с какой-то одной объективной чертой, которая сияет как путеводная звезда. Вот тут-то и возникает необходимость интеллекта как концепции, которая может объяснить наш эволюционный прогресс. В этой распространенной, хотя и узкой, версии человеческой истории каменные топоры неизбежно привели к сельскому хозяйству, письму, Нобелевским премиям, накоплению богатства и стремлению долететь до Луны. Наличие интеллекта настолько значимо для нас, что мы ищем его в других — в романтических партнерах, домашних животных, коллегах, дельфинах. Иногда мы даже наделяем разумом предметы ежедневного пользования, например приложение для смартфона или дверной замок. И это именно то, что мы надеемся найти в инопланетной жизни, если длительные поиски внеземного разума увенчаются успехом.
Ученые часто указывают на более поддающиеся определению умственные навыки, такие как абстрактное мышление, умение решать задачи, эффективность, обучаемость, планирование, социальное познание, адаптивность, умение считать, способность узнавать себя в отражении. Все это подразумевает разумное поведение. Именно эту множественность мы и должны иметь в виду, так как интеллект невозможно определить как единое целое. Он как красота, которая заключена в глазах смотрящего. Мы не можем рассчитывать на автоматизацию личной линзы, через которую каждый из нас видит красоту, точно так же интеллект не имеет никакого смысла, кроме как в свете нашего понимания.
Природа переполнена животными, которые видят, слышат, чувствуют запахи и ощущают мир совершенно иначе, чем мы, и выживают в условиях, которые могут раздавить, заморозить, растворить человека или приготовить его на обед. Кроме того, существует множество микроскопических одноклеточных организмов, которые процветают способами, трудно вписываемыми в масштабы человеческой реальности, не говоря уже о царствах растений и грибов. Каждый вид, живущий сегодня, равен нам в соревнованиях успешности, потому что продолжает существовать. С точки зрения природы, человек — это среднее млекопитающее, с плохо развитой шерстью, спиной и ртом, который даже не подходит для всех наших взрослых зубов. Именно поэтому нам так нравится сравнивать именно свой мозг с мозгами других существ.
Абсолютный размер мозга, относительный размер мозга, плотность нейронов — все это используется для анализа того, где мог появиться интеллект. У Homo sapiens самый высокий коэффициент энцефализации, и это играет на руку нашему тщеславию. Но у некоторых весьма умных существ на планете мозг совершенно не похож на наш. Например, каракатицы полагаются на нейроны в своих конечностях при принятии сложных решений. Африканские серые попугаи умны, как человеческие дети, но мозг у них гораздо меньшего размера. Песочные осы имеют крошечный мозг, но научились использовать инструменты. А бабочки-монархи выстраивают маршруты для ежегодных длительных миграций. Да, большой мозг важен для человека, но живые организмы находят и другие способы преуспевать.
В некоторых контекстах мозг вообще не рассматривается как вместилище интеллекта. Сторонники теории роя говорят о том, что решение проблем может быть разделено между множеством объектов, например, в стае кузнечиков или в косяке рыб. Муравьи строят мегаполисы с миллионным населением, но их индивидуальная мозговая мощность мала. Границы группы — гнезда, косяка, государства — можно рассматривать как некое вместилище, в масштабах которого возникает интеллект. Но мы, как эти ни парадоксально, ценим интеллект как показатель индивидуальности, отрицая тот факт, что даже у индивидуума он существует как совокупность нейронов.
Если уж мы собираемся продолжать использовать термин «интеллект», нужно, по крайней мере, убедиться, что мы говорим об одном и том же. Отправная точка (смею надеяться) бесспорна: интеллект — это ярлык, который люди используют, чтобы анализировать мир. Но существование ярлыка не означает, что существует единственная верная вещь, которой он соответствует. Чтобы ответить на вопрос, что такое интеллект, нам сначала нужно признать, что этот вопрос задаем только мы, люди.
В отличие от большинства других организмов, обычно мы не решаем проблемы с помощью особенностей своего тела. Нам не нужны самый теплых пух, самые острые зубы, самые ядовитые выделения или гортань, идеально оптимизированная для эхолокации. Вместо всего этого мы меняем то, что нас окружает, в своих интересах: создаем инструменты, строим сложные среды обитания, изобретаем символы. Вот как работают люди. В нашем случае интеллект индексирует поведение и способности, возникшие в разные периоды эволюционной истории вида. Это лоскутное одеяло выборочных преимуществ, которое сшивалось на протяжении многих тысячелетий.
Около 7 миллионов лет назад наши последние с шимпанзе предки уже были способны к культурному поведению и использованию инструментов и, вероятно, были способны понимать причинно-следственную связь. Около 3,4 миллиона лет назад наша умная прабабушка изготовила, а затем использовала острые каменные орудия для добычи и разделывания мяса. Доступ к мясу дал ее потомкам дополнительную энергию, необходимую для подпитки мозга, благодаря чему они затем разработали еще более сложные инструменты.
С тех пор наш вид стал использовать интеллект в качестве инвестиционной стратегии. Наши предки Homo erectus, жившие 1,8 миллиона лет назад, наделили нас способностью охотиться, готовить, изготавливать сложные инструменты, плавсредства и детские слинги. Растущая потребность в передаче знаний и стратегической координации друг с другом давала преимущество тем, кто умел хорошо общаться. Какая-никакая речь, вероятно, зародилась между 2 миллионами и 500 000 лет назад между Homo erectus и нашим последним общим предком с неандертальцами и денисовцами. Способность кодировать информацию с помощью символов, таких как бусы, счетные палочки, татуировки или наскальные рисунки – также восходит к одному из наших предков среднего плейстоцена. Ясно одно: наш вид завладел этим мячом и побежал с ним вперед, по пути изобретая письмо, бетон, iPhone, торговые палаты и квантовые компьютеры — и все это за последние 10 000 лет.
Интеллект реален, потому что он реален для нас. В качестве аналогии представьте себе радугу. Она, конечно, существует. Но только для тех, кто наблюдает за каплями воды, которые особым образом отражают свет. Радуга — это единое понятие, но по своей сути оно зависит от перспективы. Более того, радуга как концепция имеет для нас смысл только потому, что у нас есть развитый сенсорный аппарат, способный воспринимать ее. Свойства интеллекта почти те же, что и у радуги, и нам полезно размышлять о нем, как об изменчивых отражениях, которые наши предки использовали для достижения целей. Эту радугу разума составляют такие компоненты, как счет, использование инструментов, символическое мышление и многое другое из того, что научило наших предков выживать. И все это в совокупности привело к тому, что у нас развились интеллект шахматного гроссмейстера, интеллект дипломата, интеллект ученого-ракетчика, интеллект обслуживающего персонала.
Так почему же мы продолжаем настаивать на том, что интеллект — это что-то единое и неделимое? И почему мы тратим миллиарды, пытаясь воссоздать его с помощью машин?
Потому что на протяжении всей нашей истории оценка способностей главных действующих лиц эволюционно-социального мира была вопросом жизни и смерти.
Адаптивное преимущество, заключенное не только в наличии интеллекта, но и в признании его у других, принесло огромную эволюционную выгоду. Это уникальный шифр, который предупреждает нас о навыках общения, координации, стратегий, планирования и использования окружающей среды в своих интересах. Человеческая жизнь в нашем понимании — это набор повседневных проблем, большинство из которых настолько универсальны для наших родственников, соседей, друзей, что любые удачные решения, которые они принимают, могут сработать и для нас. А любые их ошибки — особенно фатальные — становятся ценными уроками.
Не имеет значения, что является таким сигналом: умелая маскировка, изготовление заостренной палки, координация действий племени австралопитеков, строительство крытой ямы-ловушки, — очевидно, что те, члены группы, которые проявляли это умение, становились образцами для подражания, объектами дружбы, бракосочетания, желанными членами команды, лидерами, за которыми стоило идти. И хотя результаты интеллектуальной деятельности со временем изменились, они продолжают привлекать наше внимание, поскольку все еще считаются важным средством адаптивного социального отбора, обеспечивающего выживание людей.
Эта склонность заставляет нас называть интеллектом любые неожиданные решения, но мы часто ошибаемся. Мы можем увидеть интеллект в действиях слизевиков, которые проходят лабиринт, или в осьминоге Отто, который закоротил электросеть своего аквариума, стреляя струями воды. Нам трудно не искать интеллект в поведении калифорнийских сусликов, которые натирают тело сброшенной кожей гремучей змеи, чтобы замаскировать от хищников свой запах. Но когда белка замирает на встречной полосе движения, мы определенно не считаем это разумным поведением. А между тем белки запрограммированы замирать при приближении хищников, которые реагируют на движение. В каждом из этих случаев интеллект находится не в том, что делает слизевик, осьминог или белка, а в том, что исходит от нас, от нашего восприятия. Это мы галлюцинируем интеллект.
Животные особенно хорошо подходят на роль тех, кто звонит в наши тревожные эволюционные колокольчики. Многие из них взаимодействуют с миром такими способами, которые нам понятны и близки. И чем больше похоже на нас животное — те же пара глаз, конечности, обитание на суше — тем проще нам сопоставить их решения со своими. Но даже то, что не походит на человека, регулярно подлавливает нас. Это происходит чаще, чем кажется. Например, когда что-то, на наш взгляд, слишком маленькое и простое для выполнения сложной последовательности действий, проявляет чудеса этой последовательности. Пчелы и бактерии могут казаться нам наделенными интеллектом, но если мы углубимся в исследование их жизни, то поймем, что они существуют по объяснимой эволюционной программе. И эта перекалибровка ожиданий очень полезна для того, чтобы перестать приписывать «истинный» интеллект нечеловеческим существам.
Когда мы приписываем животным или предметам разум, мы можем непреднамеренно приписать им и другие человеческие качества. Если калан умеет использовать инструменты, мы можем подсознательно предположить, что и в остальном он похож на нас. Возможно, он умеет считать, мыслит абстрактно, планирует будущее и узнает свое отражение в зеркале. Как этому не быть, если он разумен? Но это неоправданные ожидания, вытекающие из наших эгоцентричных представлений об интеллекте.
Подобно жизни и времени, интеллект — это полезное обозначение сложной идеи, которая помогает нам структурировать нашу жизнь как людей. Это, прежде всего, синоним человечности, и оценка других животных по этому показателю оказывает медвежью услугу их уникальной «сусликовости», «червивости» или «акульности».
Мы превратили интеллект в формочку для печенья в виде «человеческого успеха», которую вдавливаем в другие виды. Переходя от выпечки к спортивным метафорам, мы могли бы сказать, что все остальные – животные, амебы, ИИ и инопланетяне – должны играть в игру на поле, которое мы разложили, в соответствии с правилами, которые мы установили, и доказали, что чрезвычайно компетентны в их соблюдении. Мы ценим новизну и эффективность, поэтому удивляемся, когда животное, рой или программа делают что-то быстрее, чем ожидалось, или используют слишком короткие пути для решения проблемы.
Отношения человека с ИИ характеризуется схожими циклами недооценки, удивления, изучения, а потом снижения веры в то, что в игре задействован истинный интеллект. Современные модели больших языков (LLM), такие как ChatGPT, общаются предложениями, которые почти неотличимы от предложений другого человека, а их способность быстрого поиска, несколько уровней настраиваемых параметров и обучение на огромных массивах человеческих знаний позволяют им добиться успеха в стандартных тестах. Однако хрупкость и неопределенные механизмы этих программ привели к сомнениям в том, является ли все это «настоящим» искусственным интеллектом, или он должен проявиться только тогда, когда машины смогут иметь дело с абстрактными концепциями, обобщая небольшое количество примеров.
Иногда это называют «эффектом искусственного интеллекта», который ученый-компьютерщик Ларри Теслер объяснил как нашу склонность полагать, что «интеллект — это то, чего машины еще не сделали». Теперь, когда машины могут побеждать шахматных гроссмейстеров, игра больше не рассматривается многими как показатель «истинного» интеллекта. В областях медицины, где диагнозы ИИ более надежны, чем диагнозы врачей, диагностика этих заболеваний также будет считаться простым механическим вычислением. Меняется не теоретическая способность машины соответствовать человеку или превосходить его, а наше понимание того, на что способна данная система. Как только мы сможем достоверно предсказать ее успех, это перестанет вызывать удивление, и интеллектуальное занятие будет считаться просто механистическим. Стойки ворот переместятся сами по себе.
Это явление существует столько же, сколько и люди. Многие из наших предков жили в тектонически активных регионах, подверженных землетрясениям и извержениям вулканов, и эти катастрофические события рассматривались как дело рук разумных богов и духов. Но с увеличением знаний пришло и понимание того, что это не так. Маленькие дети могут приписать грозе злонамеренный разум, но взрослый человек знает лучше. И вместо этого приписывает человеческий интеллект новому чат-боту. Такова нормальная реакция на непредсказуемую новизну, но и это изменится со временем.
То, что мы называем интеллектом, превратило нас из маленьких, медлительных, слабых существ в самых смертоносных хищников. Однако, когда мы интересуемся, разумны ли другие животные, мы обычно не спрашиваем, какие способности или типы тел были выгодны для них в эволюционном прошлом. Нас интересует только то, делают ли они что-то так же, как мы. Иногда диаграмма Венна, отражающая стратегии успеха животных, пересекается с нашей (привет, дельфины!), но в поисках интеллекта мы на самом деле ищем самих себя — и те стратегии, которые соответствуют нашей эволюционной истории. Если машина, обученная на человеческой речи, сносно воспроизводит ее, если белка демонстрирует стереотипное поведение в ответ на раздражитель, если медведь учится нажимать на рычаг, открывающий коробку со сладостями… Ну и что? Сосредоточенное внимание на поведении, напоминающем наше, часто затмевает гораздо более интересные вопросы. Как может выглядеть успех для тихоходки, голубя или мечехвоста? Будут ли креветка, богомол или павлин, способные видеть почти непостижимое множество цветов и наносить удары с невероятной силой, тронуты нашей способностью обыгрывать их в шашки?
Вместо того, чтобы говорить о том, как машины, коллективы животных или отдельные птицы и насекомые проявляют интеллект, мы должны быть лучше подготовлены к исследованию того, как они развивались в своих собственных эволюционных пространствах вне человеческих стандартов. У нас может возникнуть соблазн сказать, что каждый вид обладает собственным интеллектом, но на данный момент это утверждение несет в себе слишком много груза. Планета, полная живых организмов, способных решать проблемы, существует отдельно от людей, и ни одно из них не обязано четко вписываться в наше субъективное мышление. Нам необходимо избегать реального риска того, что мы упустим животные или машинные (или растительные, грибковые, бактериальные или даже внеземные) способы достижения успеха только потому, что они фундаментально чужды нашему концептуальному набору инструментов.
Интеллект — это не только то, что мы ищем, это еще и то, через что мы смотрим. Люди ценят интеллект, и это не изменится. Что может измениться, так это наша способность ценить другие виды жизни на их собственных условиях, в отрыве от антропоцентрических проверок. Мы не просто будем видеть яснее, мы увидим больше, чем раньше. Если интеллект больше не является показателем ценности вида по умолчанию, как могут измениться наши оценочные суждения? Будем ли мы более склонны к удивлению, и может ли это чудо побудить нас к сохранению других прекрасных существ, с которыми мы делим эту планету? Думаю, что это было бы разумно.
