В свежей колонке философ Майкл Мардер не ограничивается непосредственно фиксацией ужасов, которые творятся в секторе Газы, а рассматривает онтологические последствия того, что мы видим на снимках руин с беспилотника, пишет Славой Жижек.
Позвольте мне процитировать его: «… Газа стремительно превращается в свалку, где здания и тела людей, экосистема… и фруктовые сады изуродованы до неузнаваемости и превращены в смесь органических и неорганических обломков. Солидарность с уничтоженной жизнью, пространством и миром требует чего-то иного, чем сострадание. Так что же это может быть?»
Ответ Мардера таков: предложить «другой вид солидарности, основанный на общем состоянии биомассы». Сказать «я — биомасса» — значит «отождествить себя с исчезающей жизнью», рассматривать Газу как «максимально концентрированный образ планетарной тенденции». Превращение всего живого в биомассу — хаотичные нагромождения органической и неорганической материи — можно встретить повсюду, но в Газе подобный процесс «ускорился благодаря новейшим технологиям разрушения». Поэтому вместо сострадания требуется солидарность отбросов, которые осмеливаются заявить: «Мы — биомасса»».
Такое понятие биомассы перекликается с идеями философа Леви Брайанта: «В эпоху, когда мы сталкиваемся с надвигающейся угрозой фундаментального изменения климата, безответственно проводить различия таким образом, чтобы исключить нечеловеческие субъекты». И все же в современном капиталистическом обществе попытки мобилизовать большинство людей на борьбу за экологию неизменно терпят неудачу. Мы все знаем, что являемся частью природы и полностью зависим от нее в вопросах выживания, однако это признание не переходит в действия. Проблема в том, что на наш выбор и мировоззрение влияют многие другие силы, такие как предвзятое освещение в СМИ, экономическое давление на трудящихся, материальные ограничения и т. д.
В книге 2010 года «Пульсирующая материя» философ Джейн Беннетт предлагает нам представить себе грязную свалку, где активную роль играют не только люди, но и гниющий мусор, черви, насекомые, брошенные машины, химические яды и т. д. Подобное скопление биомассы существует в том же спектре, что и ситуация в Газе, хотя последняя является крайним случаем. В мире существует множество крупных территорий, особенно за пределами развитых стран Запада, куда сваливают «цифровые отходы», и тысячи людей работают, вытаскивая стекло, металл, пластик, мобильные телефоны и другие материалы из куч мусора. Одна из таких трущоб, Агбогблоши, расположенная недалеко от центра Аккры (столицы Ганы), известна как «Содом и Гоморра».
Жизнь в таких условиях — это сплошной ужас, тогда как общество, населяющее подобные трущобы, строго иерархически организовано, и дети вынуждены выполнять самую опасную работу в крайне тяжелых условиях. Но поскольку такая эксплуатация биомассы выглядит экологически привлекательной (под флагом «переработки»), она идеально отвечает требованиям современных технологий: «В технологический век», — пишет философ Марк Ратхолл, — главное для нас — извлечь из всего «максимально возможную пользу»».
В конце концов, смысл экономного использования ресурсов, вторичной переработки и так далее заключается в том, чтобы максимально использовать все. Конечным продуктом капитализма являются груды мусора — бесполезные компьютеры, автомобили, телевизоры, видеомагнитофоны и сотни самолетов, которые нашли свое последнее «пристанище» в пустыне Мохаве. Идея тотальной переработки (когда каждый остаток используется снова) — это высшая мечта капиталистов, даже — или особенно — когда она преподносится как средство сохранения природного баланса Земли. Это еще одно свидетельство способности капитализма присваивать идеологии, которые, казалось бы, ему противостоят.
Однако эксплуатация биомассы отличается от капиталистической логики тем, что она воспроизводит пустыню хаоса в качестве нашего естественного состояния. Хотя это состояние можно частично эксплуатировать, его невозможно отменить. Как говорит Мардер, биомасса — это наш новый дом; мы и есть биомасса. Это фантазия — думать, что такие условия можно преодолеть и заменить их жизнью в какой-то идиллической «естественной», экологически устойчивой среде. Этот легкий выход уже безвозвратно потерян для нас. Мы должны принять то, что нам осталось и работать с тем, что есть, возможно, открывая новую гармонию под слоями того, что кажется хаотичным нагромождением.
Подобное потребует от нас открыться объективной красоте различных уровней реальности (люди, животные, руины, разрушающиеся здания) и отказа от иерархического упорядочивания эстетического опыта. Готовы ли мы к этому? Если нет, то нам на самом деле конец.
