Вышла книга Меган О’Гиблин «Бог, человек, животное, машина. Поиски смысла в расколдованном мире». Автор рассказывает о том, как научные открытия и цифровые технологии меняют наши представления о нас самих, границах между телом и душой, свободе воли и религиозной вере. «Нож» публикует фрагмент из главы, посвященной гипотезе симуляции и информационной Вселенной.
В 2003 году философ Ник Бостром опубликовал в журнале Philosophical Quarterly статью под названием «Живем ли мы в компьютерной симуляции?». Бостром — профессор Оксфордского университета и основатель Института будущего человечества, междисциплинарного исследовательского центра, занимающегося изучением потенциальных угроз человеческому существованию и других масштабных вопросов о судьбе нашего вида. Значительная часть его исследований и публикаций посвящена угрозе суперинтеллекта — искусственного интеллекта, который в мириады раз умнее и могущественнее человека, и основная идея его статьи, ставшая известной как «гипотеза симуляции», тоже берет начало в этих опасениях. Бостром, видный трансгуманист, считает, что мы прямо сейчас находимся в процессе перерождения в постлюдей, получая в распоряжение все больше технологических инструментов. Мы сами становимся сверхразумом. Его рассуждения о симуляции начинаются с того, что он представляет себе далекое будущее, когда постлюди достигнут почти богоподобного господства над миром. По мнению Бострома, тогда они будут способны создавать симуляции — цифровые среды, содержащие целые миры. Мы уже сейчас можем строить искусственные миры в симуляторах реальности вроде Second Life и Sims, но в будущем компьютеры станут гораздо мощнее, а симуляции — намного сложнее, и в итоге населяющие их персонажи могут обрести самосознание. (Как и Курцвейл, Бостром предпочитает не останавливаться на технических деталях — ему достаточно теоретической возможности, что искусственный разум можно реализовать на кремниевых процессорах и, когда технологии будут достаточно сложными, они могут приобрести сознание.) Эти обитатели искусственных миров не будут знать, что живут в симуляции; они будут верить, что их мир — это и есть единственная реальность. Вполне вероятно, утверждает Бостром, что по крайней мере некоторые из этих симуляций будут воссоздавать исторические условия, в которых существовали исчезнувшие к тому моменту цивилизации, — будь то для образовательных целей или для развлечения. Возможно, постчеловеческие школьники будут наблюдать за симуляцией XXI века, чтобы узнать об образе жизни своих предков. А может быть, постчеловеческие супружеские пары будут наблюдать за жизнью, разворачивающейся в этих виртуальных пространствах, как сейчас мы наслаждаемся реалити-шоу. Здесь Бостром предлагает нам задаться вопросом: как мы можем убедиться, что живем в реальном XXI веке — исторической эпохе, которая разворачивается в настоящее время, а не в одной из этих симуляций? «Может оказаться, — пишет он, — что большинство умов, подобных нашему, принадлежат не изначальным представителям человеческого рода, а людям, смоделированным продвинутыми потомками изначальной расы».
Чтобы подкрепить этот аргумент, Бостром обращается к статистике и теории вероятности. Если предположить, что постчеловечество будет существовать на протяжении множества поколений в виде множества цивилизаций, сменяющих друг друга, и все они будут способны создавать миры-симуляции, выходит, что в будущем будет существовать множество симуляций и только одна реальность «базового уровня». Следовательно, гораздо вероятнее, что мы живем в одной из множества симуляций, чем в «базовом» мире. Бостром признаёт, что есть ряд условий, которые могут опровергнуть эту идею. Возможно, человеческий род исчезнет с лица земли, не успев достичь стадии постчеловека и освоить технологические мощности, необходимые для создания сложных симуляций. А может быть, мы и научимся их создавать, но потом по какой-то причине — будь то этические соображения или просто отсутствие интереса — решим этого не делать. Но если это неверные предположения, тогда мы почти наверняка живем в симуляции.
Хотя в свое время статья Бострома вызвала определенный резонанс, настоящую популярность его теория приобрела в последнее десятилетие. Особенно она полюбилась некоторым ученым и светилам Кремниевой долины — таким как Нил Деграсс Тайсон и Илон Маск, которые публично называли себя ее сторонниками. (Маск однажды сказал, что, по его мнению, вероятность того, что мы живем не в компьютерной симуляции, составляет «один к миллиардам».) Несколько лет назад в журнале New Yorker вышла статья о венчурном капиталисте Сэме Альтмане, где упоминалось, что два неназванных миллиардера сейчас спонсируют научные исследования, посвященные тому, как вырваться из симуляции.
Иными словами, «гипотеза симуляции» стала для XXI века новым воплощением декартовского сомнения — подозрения, что разум нас обманывает, что мир совсем не тот, каким кажется.
Гипотеза Бострома была темой моего доклада в Швеции. Я читала его во второй день конференции, стоя на краю пустой сцены в темном зале главного здания. Хотя я давно была знакома с этими идеями, при изложении вслух они казались обескураживающе идиотскими, и я неожиданно порадовалась, что ослепительное освещение не позволяет мне разглядеть лица зрителей. Суть моего выступления заключалась в том, что, при всем ее кажущемся «натурализме», гипотеза симуляции в конечном итоге основывается на аргументе от замысла. Ее прямые предшественники — креационистские риторические упражнения, где Вселенная сравнивается со сложными техническими устройствами, из чего делается вывод, что мир не мог возникнуть без разумного замысла.
Сам по себе аргумент от замысла — по крайней мере в современной его форме — наследует механистической философии XVII и XVIII веков. До этого средневековые философы придерживались аристотелевского учения о телеологии — представления о том, что мир движим внутренней волей, которая заставляет все вещи соответствовать своему назначению. Камень упал на землю, потому что его смысл существования, телос, — стремиться к земле. Растения тянутся к солнцу, потому что телос растений — стремиться к солнечному свету. Именно эту космологию заколдованного мира и опрокинули Декарт и другие философы, когда представили себе мир как пассивный механизм, — из этих философских построений выросла ньютоновская физика с ее строгими правилами причинно-следственных связей, похожими на часовой механизм. По иронии судьбы, эта расколдованная космология с ее порядком, закономерностью и предсказуемостью заставила христианских философов XVIII века, например Уильяма Пейли и Роберта Бойла, утверждать, что такой мир не может функционировать без божественного Инженера. Если в представлении средневековых богословов Бог был неразрывно связан с творением, которое он наделял назначением и смыслом, то религиозные философы Нового времени видели Бога отдельным от его творения, как часовщика от своих часов.
Как отмечает историк Джессика Рискин в своей книге «Беспокойные часы», эти мыслители, по сути, лишили мир назначения и смысла и возложили их на далекого и сверхъестественного Бога. Подобно тому как назначение часов имеет смысл только для часовщика, а не присуще каким-то таинственным образом им самим, так и все редукционистские, механистические научные объяснения опирались, как это ни иронично, на апелляции к сверхъестественной силе. Рискин называет этот вариант аргумента от замысла «теологическим механизмом». Это мировоззрение целиком полагалось на «Божественного инженера», в ведение которого передавались восприятие, воля и сознательные действия.
Хотя Бостром прямо и не высказывает подобных соображений, идея о том, что Вселенная — это огромный компьютер, представляет собой еще один ответ на ту же проблему Нового времени. Если мир действительно возник случайно и бесцельно, если у него нет смысла, назначения, воли или телоса, то как объяснить «тонкую настройку Вселенной»? Как природе удалось осуществить, по выражению физика Пола Дэвиса, «дьявольски ловкий трюк: бессмысленность и абсурд, каким-то образом маскирующиеся под осмысленный и рациональный порядок»?
