Что значит победа Дональда Трампа для (того, что от них осталось) левых?. Об этом пишет Славой Жижек:
В 1922 году, когда большевикам пришлось сделать шаг назад в сторону НЭПа, возвращавшей элементы рынка и частной собственности, Ленин написал короткий текст «О восхождении на высокие горы». Подобно альпинисту, который повернул назад и спустился к нулевой точке после первой попытки достичь неисследованной вершины, утверждал он, революционер должен быть готов оппортунистически отступить, но не предавая своей верности делу: «Не погибли … те коммунисты, которые не дадут себе впасть ни в иллюзии, ни в уныние, сохраняя силу и гибкость организма для повторного «начинания сначала» в подходе к труднейшей задаче».
Это был Ленин в своей лучшей беккетовской манере, предвосхищая строку из Worstward Ho: «Проиграл? Проиграй снова. Проиграй еще раз. Проиграй лучше!». И такой подход действительно необходим в наше время, когда коммунизм нужен больше, чем когда-либо, как единственный способ противостоять вызовам, с которыми мы сталкиваемся (экология, война, искусственный интеллект), но когда то, что осталось от левых, все меньше и меньше способно мобилизовать людей вокруг жизнеспособной альтернативы.
После победы Трампа левые достигли нулевой точки.
Прежде чем повторять банальности о «триумфе Трампа», следует отметить некоторые важные детали. Во-первых, Трамп не набрал больше голосов, чем на выборах 2020 года — это Камала Харрис потеряла около 10 миллионов голосов по сравнению с Джо Байденом в прошлый раз. Так что дело не столько в том, что «Трамп крупно выиграл», сколько в том, что Харрис крупно проиграла. Из этого следует, что все левые критики Трампа должны начать с радикальной самокритики.
Мы должны отказаться от расово-эссенциалистского жаргона, который стал господствовать среди прогрессистов в последние десятилетия. Победа Трампа должна заставить забыть о тенденции к чрезмерной оценке определенных групп на основе цвета кожи. Среди моментов, которые следует здесь отметить, есть неприятный факт, согласно которому иммигранты, особенно из латиноамериканских стран, по своей природе практически консервативны: они приезжают в Соединенные Штаты не для того, чтобы изменить страну, а чтобы преуспеть в системе. Или, как выразился Тодд Макгоуэн: «Они хотят создать лучшую жизнь для себя и своей семьи, а не улучшить свой социальный порядок».
По той же причине мы должны отвергнуть идею о том, что Харрис проиграла, потому что она не белая женщина. Нет, Харрис проиграла, потому что Трамп выступал за политику и политическую борьбу, в то время как она выступала за неполитику или антиполитику. У нее много прогрессивных предложений по вопросам здравоохранения, абортов и многого другого. Однако Трамп и его сторонники неоднократно делали четкие, «экстремальные» заявления, в то время как Харрис превзошла всех, избегая трудного выбора и предлагая вместо него пустую риторику. В этом отношении Харрис похожа на британца Кира Стармера, которому просто повезло оказаться против непопулярной правящей партии, которая была у власти полтора десятилетия. Как и Стармер, Харрис избегала занимать четкую позицию по войне в Газе, тем самым теряя поддержку не только со стороны отъявленных сионистов, но и мусульманских имамов и лидеров исламских общин.
Демократы не смогли усвоить урок Трампа, что в политической борьбе «экстремизм» вполне работает. В своей речи о признании поражения Харрис сказала: «Молодым людям, которые наблюдают все это, нормально грустить и чувствовать разочарование, но, пожалуйста, знайте, что все будет хорошо». Нет, все будет совсем не так. Мы не должны верить, что история сама по себе каким-то образом восстановит равновесие или гармонию. После победы Трампа тенденция, благодаря которой поднялась популярность новых правых популистов во многих европейских странах, достигает своего апогея.
Трамп представил Харрис как худшую, чем Байден, — не просто социалистку, но даже коммунистку. Путать ее позицию с коммунизмом — печальный показатель того, где мы находимся сегодня — путаница, ясно различимая в другом часто звучащем популистском заявлении: «Люди устали от крайне левого правления». Полный абсурд. Неопопулисты называют (все еще) гегемонистский либеральный порядок «крайне левым». Но этот порядок далеко не является левым, это просто прогрессивно-либеральный центр, который гораздо больше заинтересован в борьбе с (тем немногим, что от них осталось) левыми, чем в борьбе новыми правыми, которые стремятся использовать слабеющую власть, чтобы дать рынку «свободно», т.е. в его наиболее катастрофической форме, функционировать.
Здесь мы снова должны начать с критики оппонентов Трампа. Философ Борис Буден отвергает господствующую интерпретацию, согласно которой рост популярности нового правого популизма является регрессом к квазирелигиозному фанатизму, вызванному провалом модернизации. Буден рассматривает религию, ставшую политическим фактором, как следствие постполитической дезинтеграции общества, распада традиционных механизмов, которые гарантировали устойчивые общественные связи: религиозный фундаментализм — то, что питает часть электоральной базы Трампа (даже когда он отказывается от своих социально-консервативных обязательств) — не только имеет политическое значение, он сама по себе является политикой, т.е. он сохраняет пространство для политики.
Еще выражаться более остро, то религиозный фундаментализм уже не просто социальное явление, а сама структура общества, так что в некотором смысле само общество становится религиозным явлением. Таким образом, больше невозможно отличить чисто духовный аспект религии от ее политизации: в постполитической вселенной религия является господствующим пространством, в которое возвращаются антагонистические страсти. То, что произошло недавно под видом религиозного фундаментализма, таким образом, является не возвращением религии в политику, а просто возвращением политического как такового. Поэтому истинный вопрос заключается в следующем: почему политическое — в радикальном светском смысле, великое достижение европейского модерна — утратило свою силу?
Публицист Дэвид П. Голдман прокомментировал результаты выборов, повторив знаменитую максиму советника Клинтона Джеймса Карвилла: «Это экономика, дурачок!» — но, как добавил Голдман, не непосредственно. Основные показатели демонстрируют, что при Байдене экономика функционировала довольно хорошо (даже когда инфляция ударила по трудящимся беднякам). Итак, загадка в следующем: почему значительное большинство американцев воспринимают свое экономическое положение как ужасное?
Здесь на сцену выходит идеология — не просто идеология в смысле идей и руководящих принципов, но идеология в более базовом смысле того, как политический дискурс функционирует в качестве социального клея. Аарон Шустер заметил, что Трамп — «чрезмерно навязчивый лидер, чья власть основана только на его собственной воле и который открыто презирает знания — именно этот антисистемный театр мятежа служит точкой идентификации для людей». Вот почему серийные оскорбления и откровенная ложь Трампа — не говоря уже о том, что он осужденный преступник — работают на него: его идеологический триумф заключается в том, что его последователи воспринимают свое повиновение ему как форму подрывного сопротивления.
Теперь мы должны вспомнить фрейдистское понятие «кражи наслаждения»: наслаждение Другого, недоступное нам (как наслаждение женщины с точки зрения мужчин или наслаждение чужой этнической группы с точки зрения нашей), или наше законное наслаждение, украденное у нас Другим или находящееся под угрозой со стороны Другого. Рассел Сбрилья заметил, что «кража наслаждения» сыграла решающую роль, когда сторонники Трампа штурмовали Капитолий 6 января 2021 года. То, что произошло 6 января, не было попыткой государственного переворота, а карнавалом, ранее являвшимся моделью для прогрессивных протестных движений, внезапно присвоенным правыми. Идея о том, что карнавал представляет собой подрыв статус-кво не только по своей форме и атмосфере (театральные представления, юмористические песнопения), но и по своей нецентрализованной организации, глубоко опасна: разве сама капиталистическая социальная реальность уже не карнавальна? Разве Хрустальная ночь 1938 года не была своего рода карнавалом? Кроме того, разве «карнавал» не является также названием непристойной изнанки власти, от групповых изнасилований до массовых линчеваний? Давайте не будем забывать, что Михаил Бахтин предложил понятие карнавала в своей книге о Рабле, написанной в 1930-х годах, в качестве непосредственной реакции на карнавал сталинских чисток.
Контраст между официальным идеологическим посланием Трампа (консервативные ценности и все такое) и стилем его публичных выступлений (говорить более или менее все, что приходит ему в голову, оскорблять других и нарушать все правила хорошего тона) многое говорит о наших проблемах. В каком мире мы живем, если бомбардировка публики непристойными пошлостями представляется последним барьером для защиты традиционных ценностей от торжества вседозволенности? Или, как выразилась Аленка Жупанчич, Трамп не является пережитком старого консерватизма морального большинства — скорее, он является карикатурным перевернутым образом самого постмодернистского «общества вседозволенности», продуктом собственных антагонизмов, противоречий и внутренних ограничений этого общества.
Адриан Джонстон предложил дополнительный поворот к изречению Жака Лакана, согласно которому «вытеснение — это всегда возвращение вытесненного»: возвращение вытесненного иногда является самым эффективным вытеснением. Разве это не краткое определение фигуры Трампа? Как сказал Фрейд об извращении, в нем все, что было вытеснено, все вытесненное содержание, выходит наружу во всей своей непристойности. Но это возвращение вытесненного только укрепляет вытеснение. И именно поэтому в непристойностях Трампа нет ничего освобождающего: они просто усиливают социальное угнетение и мистификацию. Таким образом, непристойные выступления Трампа выражают лживость его популизма: выражаясь с грубой простотой, делая вид, что заботится о простых людях, он продвигает крупный капитал.
Как объяснить странный факт, что Трамп, непристойный и полная противоположность христианской порядочности, может выступать в качестве избранного героя христианских консерваторов? Обычно звучащее объяснение заключается в том, что, хотя христианские консерваторы хорошо осведомлены о проблемном характере личности Трампа, они решили не обращать внимание на его сомнительное поведение, поскольку для них действительно важна повестка дня Трампа, особенно его позиция против абортов (хотя на этот раз он ее преуменьшил). Но так ли все просто? Что, если сама двойственность личности Трампа — его показная поддержка традиционной морали в сочетании с личной непристойностью и вульгарностью — именно то, что делает его привлекательным для христианских консерваторов? Что, если они тайно отождествляют себя с этой самой двойственностью? Подобное, однако, не означает, что мы должны слишком серьезно относиться к образам типичного трамписта как непристойного фанатика, которыми изобилуют наши СМИ. Нет, подавляющее большинство избирателей Трампа — обычные люди, которые кажутся порядочными и разговаривают нормально, рационально. Как будто они воплощают свое безумие и непристойность в Трампе. […]
Это раскрытие непристойного фона нашего идеологического пространства никоим образом не означает, что время мистификации закончилось, что теперь идеология наконец раскрыла свои карты. Напротив, когда непристойность проникает на публичную сцену, идеологическая мистификация достигает своего пика: истинные политические, экономические и идеологические ставки незримы как никогда. Публичная непристойность всегда поддерживается скрытым морализмом. Ее сторонники втайне верят, что борются за дело, и именно здесь их и следует атаковать.
Вспомните, сколько раз либеральные СМИ кричали, что Трампа наконец-то поймали со спущенными штанами, что он наконец-то совершил публичное самоубийство (издеваясь над ранеными солдатами, хвастаясь тем, что «хватал за киску» и т.д.). Высокомерные либеральные комментаторы были шокированы тем, как их постоянные нападки на вульгарные выходки Трампа нисколько не повредили ему, а, возможно, даже повысили его популярность. Они понятия не имеют, как работает идентификация: мы, как правило, отождествляем себя со слабостями другого, а не только или даже не в первую очередь с его сильными сторонами. Поэтому чем больше высмеивались ограничения Трампа, тем больше простых людей идентифицировали себя с ним и воспринимали нападки на него как высокомерные нападки на себя.
Подсознательным посланием простым людям вульгарностей Трампа было: я один из вас! И это в то время, как простые сторонники Трампа постоянно чувствовали себя униженными лицемерием либеральной элиты. Или, как лаконично выразила это Аленка Жупанчич: «Крайне бедные выступают за крайне богатых, что стало ясно на выборах Трампа. А левые только и делают, что ругают и оскорбляют их». На самом деле, левые делают то, что еще хуже: они покровительственно «понимают» дезориентацию и слепоту бедных. Это леволиберальное высокомерие в чистом виде проявляется в политических комедийных шоу, ведущими которых являются такие люди, как Джон Стюарт и Джон Оливер.
В своей прошлой книге я использовал шутку, популярную среди диссидентов в старые добрые времена реально существовавшего социализма. В России XV века, оккупированной монголами, фермер и его жена прогуливаются по пыльной проселочной дороге; монгольский воин на коне останавливается рядом с ними и говорит фермеру, что сейчас он изнасилует его жену, затем он добавляет: «Но поскольку на земле много пыли, ты должен держать мои яички, пока я насилую твою жену, чтобы они не испачкались!» После того, как монгол заканчивает свою работу и уезжает, фермер начинает смеяться и прыгать от радости; его удивленная жена спрашивает его: «Как ты можешь прыгать от радости, когда меня только что жестоко изнасиловали у тебя на глазах?» Фермер отвечает: «Но я же их уронил! Его яйца все в пыли!» Эта грустная шутка иллюстрирует проблемы диссидентов при советской системе: они воображали, что наносят серьезный ущерб партийной номенклатуре своими самиздатовскими статьями, но все, что они делали, это наносили немного пыли на яички номенклатуры, в то время как номенклатура продолжала насиловать народ. И разве мы не можем сказать то же самое о Джоне Стюарте и компании, высмеивающих Трампа?
Проблема не в том, что Трамп — клоун. Проблема в том, что за его провокациями стоит программа, метод его безумия. Вульгарные непристойности Трампа (и других) являются частью их популистской стратегии по продаже этой программы простым людям, программы, которая — по крайней мере, в долгосрочной перспективе — работает против простых людей: снижение налогов для богатых, недоступное здравоохранение и урезание прав рабочих. К сожалению, люди готовы проглотить многое, если это преподносится им через непристойный смех и мнимую солидарность.
Конечная ирония проекта Трампа в том, что MAGA фактически равнозначна своей противоположности: сделать Соединенные Штаты еще одной локальной сверхдержавой, взаимодействующей на равных с другими новыми локальными сверхдержавами (Россией, Индией, Китаем). Один из дипломатов ЕС был прав, указав, что после победы Трампа Европа больше не должна выступать в роли «слабой младшей сестры» Вашингтона. Найдет ли Европа силы противостоять MAGA чем-то, что можно было бы назвать MEGA — сделать Европу снова великой — возродив ее радикальное освободительное наследие?
Урок победы Трампа противоположен тому, за что выступали многие либеральные левые: все, что осталось от левых, должно избавиться от страха потерять центристских избирателей, если их будут считать слишком «экстремальными». Левые должны четко отделить себя от «прогрессивного» либерального центра и его заигрывающей с корпорациями сознательностью. Конечно, это несет свои собственные риски: само государство может быть разделено между тремя или более фракциями, без большой правящей коалиции, способной сформироваться. Однако пойти на этот риск — единственный путь вперед.
Гегель писал, что историческое событие посредством повторения утверждает свою необходимость. Когда Наполеон проиграл в 1813 году и был сослан на Эльбу, это поражение могло показаться чем-то случайным: благодаря выбору чуть лучшей военной стратегией он мог бы и победить. Но когда он снова вернулся к власти и проиграл при Ватерлоо, стало ясно, что его время прошло, что его поражение было основано на более глубокой исторической необходимости. То же самое касается и Трампа: его первую победу все еще можно было отнести к тактическим ошибкам, но теперь, когда он снова победил, должно стать ясно, что трамповский популизм выражает историческую необходимость.
Таким образом, напрашивается печальный вывод. Многие наблюдатели ожидают, что правление Трампа будет отмечено катастрофическими событиями, но худший вариант заключается в том, что больших потрясений не будет: Трамп попытается закончить текущие войны (не в последнюю очередь путем навязывания мира Украине); экономика останется устойчивой и, возможно, даже будет процветать; напряженность ослабнет; жизнь продолжится… Однако целый ряд государственных мер будет постоянно подрывать существующий либерально-демократический социальный пакт и изменять основную структуру, которая скрепляет Соединенные Штаты, — разрушая то, что Гегель называл Sittlichkeit, набор неписаных обычаев и правил, которые лежат в основе хороших манер, социальной солидарности, политических прав и т.д. Этот новый мир будет казаться новой нормальностью, и в этом смысле второе правление Трампа вполне может положить конец тому, что было самым ценным в нашей цивилизации.
