Роман «Дюна» написанный Фрэнком Гербертом, как и другие великие произведения фантастической литературы, соединил в себе многие аспекты контркультуры — интерес к коренным народам Америки, исламской цивилизации и футуристическому феодализму в космосе, пишет Али Нуриев.
О долгом и непростом пути «Дюны» Фрэнка Герберта к зрителям сейчас рассказывают специальные посвященные этому заметки киноведов. Здесь много чего можно отметить, включая помпезную и масштабную попытку чилийского авангардиста Алехандро Ходоровски, затем фильм Дэвида Линча, от которого отказался сам режиссер, блеклый сериал начала 2000-х а также невоплощенные планы других мастеров большого экрана — Джорджа Лукаса, Ридли Скотта, Джеймса Кэмерона и других.
Поэтому имеет смысл обратиться к литературному первоисточнику, бестселлеру, который стал одним из самых известных научно-фантастических романов прошлого века, удостоился премий Хьюго и Небула, был переведен на множество языков, продан тиражом более 20 миллионов копий, и чье культурное влияние сравнимо с франшизами «Властелин Колен» и «Звездные войны».
О чем вообще «Дюна»?
Хотя, вероятно, нет смысла опасаться спойлеров в разговоре о литературном произведении, которое было опубликовано в далеком 1965 году, мы не будем углубляться в сюжет романа. Не вдаваясь в подробности, действие «Дюны» происходит в далекой галактической Империи будущего, где феодальные семьи владеют целыми планетами. В центре истории находится молодой Пол Атрейдес, сын герцога Лето Атрейдеса, который получает во владение пустынную планету Арракис (ее то и называют Дюной).
На планете добывают особое вещество — «пряность» (spice). Это важнейший ресурс, необходимый для космических перелетов — да, нефть этого мира. Там живут пустынные племена фременов (Fremen), чья культура явно несет отпечаток Ближнего Востока и мусульманской цивилизации, хотя и не только их одних — Герберт вообще любит смешивать множество разных культур. В итоге Пол Атрейдес, вынужденный скрываться среди фременов, поднимает их на священную войну («джихад») против Империи.
Существует мнение, что «Дюна» Герберта противоречива настолько же, насколько был противоречив ее автор. Не случайно путь к изданию был тоже тернист. Герберт начал публиковать сериал в 1963 году на страницах научно-фантастического журнала Analog. Это был непростой год для США — год, когда был убит президент Джон Ф. Кеннеди, которого Герберт сильно не любил. По мере того, как история появлялась на страницах Analog, она предсказывала множество тенденций, которые определят следующие десятилетия: экологизм, психоделические наркотики, мистицизм, оргии, индейские обычаи, антиколониальные восстания, арабский национализм, исламское возрождение и политические убийства.
Можно только представить «энтузиазм» издателей. После того, как 23 редактора отклонили неуклюжую рукопись, Chilton Books, наиболее известная своими руководствами по ремонту автомобилей, решилась выпустить небольшой тираж. Рецензенты были безразличны, но книга вдруг стала завоевывать научно-фантастические призы — престижные премии Хьюго и Небула — и постепенно обрела репутацию контркультурного шедевра.
«По виноградникам Западного побережья ходят слухи об эпическом научно-фантастическом романе «Дюна», — сообщала молодежная колонка Boston Globe в 1969 году. Герберт, который был журналистом, начал зарабатывать деньги, выступая в университетском городке. «После его выступлений вокруг него толпились студенты, — пишет его биограф. — Он получал телефонные звонки от людей, которые, казалось, были под наркотиками, и говорили ему, что они читали «Дюну» вслух под кислотный рок».
В наши дни популярность «Дюны» переживает свое повторное рождение. Удивительно, учитывая, что она была впервые опубликована полвека назад. В прошлом году «Дюна» заняла первое место в нескольких списках бестселлеров массового рынка. Этому помогли как пандемия, так и новости о фильме Вильнева. Но кое-что в романе сегодня находит отклик во всех круга обществах. В любви к «Дюне» признаются самые разные люди, включая Джеффа Безоса и Илона Маска.
Еще задолго до выхода фильма всего один трейлер — точнее, всего одна фраза, сказанная героем — вызвал дебаты о важных культурных и политических темах, затрагиваемых в «Дюне» Об этом чуть позже, но да, «Дюна» — это не просто развлекательное чтиво.
Как почти вся по-настоящему значительная фантастическая литература прошлого века, это еще и своего рода контркультурный трактат, в котором затрагиваются темы религии, философии, политики, экологии и общества. Но лучше всего понять темы «Дюны» можно если, прежде всего, рассмотреть фигуру ее автора — американского империалиста, антикоммуниста, правого консерватора, противника войны во Вьетнаме и друга коренных народов.
Ученик «индейца Генри»
Американский профессор Дэниел Иммервар, исследователь Американской империи, обращает внимание на «Дюну» как на книгу об Империи в том же смысле, как вся великая викторианская английская литература или русская литература XIX века были также книгами об империи, просто потому что авторы этих произведений (Киплинг или Толстой) были сформированы своими империями. Биография автора определяет его отношение к власти и обществу, даже если действие перенесено на 20 000 лет в будущее.
Фрэнк Герберт вырос на политической окраине. Его дедушка и бабушка были социал-демократами и помогли основать социалистическую коммуну в штате Вашингтон, к северу от Такомы. Здесь вырос его отец, и здесь Герберт провел свои юные годы.
Хотя формальный социалистический эксперимент закончился за несколько лет до его рождения в 1920 году, Герберт вспоминал, что унаследовал некоторые «строгие идеи о том, как люди должны жить вместе». В основном это касалось автономии и взаимопомощи.
Великая депрессия опустошила страну, но оставила нетронутой его семью, которая сама выращивала себе пищу. Герберт вспоминал те годы, мрачные для большинства американцев, как «чудесные времена».
Молодой Герберт охотился и ловил рыбу, и именно во время рыбалки он встретил человека, которого называл «Индеец Генри» (Иммервар пишет, что почти наверняка это Генри Мартин из племени хох), который, как позже рассказывал Герберт своему сыну, «наполовину усыновил» мальчика. Два года Генри учил его жить за счет земли. Это было началом участия Герберта в делах коренных народов. Самым близким другом Герберта в зрелом возрасте был Говард Хансен, который вырос в соседней резервации индейцев квилетов и был обучен там старейшинами, чтобы он мог хранить их знания.
Позже Герберт напишет два романа о жизни индейцев в Западном Вашингтоне, причем обратится к этой теме тогда, когда от него все будут ждать продолжения «Дюны». Настолько он был захвачен проблемами квилетов.
Легко представить, что этот воспитанный социалистами и симпатизирующий коренным американцам молодой человек станет левым. Но для Герберта жизнь в коммуне и уроки индейца Генри в дикой глуши усилили враждебность к федеральному правительству. По его словам, он выступал против «любой системы общественной благотворительности», потому что «рано понял, что институты нашего общества часто ослабляют самостоятельность людей».
Таким образом, вместо того, чтобы идти по следу кооперативного социализма к либерализму американского Нового курса Рузвельта, он пошел в противоположном направлении. Герберт стал республиканцем.
Более того, он стал не просто избирателем-республиканцем, а активным членом партии. В свои 30 лет Герберт успел поработать на четырех кандидатов от республиканцев. Его самым важным работодателем был сенатор США от Орегона Гай Кордон, оплот жесткого консерватизма в штате, который склонялся влево. Кордон выступал за лесозаготовки, за большой бизнес, за военных, против рабочего движения, против регулирования и поддерживал курс Джозефа Маккарти.
Кордон оказал на него «сильное влияние», пишет сын Герберта. В романе, написанном Гербертом в 1950-х годах, говорится о коварном влиянии советских агентов, одного из которых он описывает как «воплощение всего зла» (главного отрицательного персонажа в «Дюне» тоже не случайно зовут Владимир). Что еще важно, Кордон в Сенате был главой комитета, отвечающего за отношения США со своими де-факто заморскими колониями. Герберт увлекался идеей американской империи и одно время серьезно хотел поселиться на Американском Самоа.
В тоже время в более экспериментальной среде Западного побережья США Герберт был не столь консервативен. Он принимал пейот и читал юнгианскую психологию. Убежденный, что дно морского шельфа олицетворяет «нашу новую империю», он написал триллер о морском бурении нефтяных скважин — его первый роман «Дракон в море».
В 1960 году Герберт переехал в Сан-Франциско, где он пережил период увлечения Азией, постигал дзен-буддизм, обучался японской каллиграфии и ел тофу. И конечно он продолжал увлекаться индейцами.
Для многих лидеров контркультуры Западного побережья коренные американцы предлагали выход из удушающей атмосферы США середины прошлого века. Индейцы, сами того часто не зная, оказали колоссальное влияние на литераторов, музыкантов, художников, кинорежиссеров.
Для Герберта также были важны идеи коренных народов, особенно унаследованные от его друга Говарда Хансена. Хансен читал лекции Герберту по экологии, и в 1958 году он начал писать отчет о том, что лесозаготовки сделали с его домом, резервацией квилетов в Ла-Пуше (Вашигтон). Он показал рукопись Герберту, который прочитал ее и дал редакторские советы. «Белые люди едят землю, — сказал Хансен Герберту. — Они превратят всю эту планету в пустыню, как в Северной Африке». Герберт, уже задумавший свой следующий роман, согласился. Он ответил, что мир может стать «большой дюной».
Ислам и Средневековье… через 20 000 лет
«Дюна» была парадоксом в научно-фантастической литературе того времени. В ее космическом пространстве нет роботов, зато полно графов, герцогов, лордов и принцесс. Лидеры великих домов соперничают за власть, отравляя друг друга или сражаясь на клинках, хотя и владеют ядерным оружием, способным уничтожить их всех.
Этот прием потом использовал Джордж Лукас в франшизе «Звездных войн (Герберт, кстати, обвинял Лукаса в плагиате и собирался даже подать на него в суд)». В его «далекой-далекой галактике» рыцари-джедаи по прежнему спасают принцесс, сражаясь на мечах и используя «силу».
Но средневековье Дюны было более мрачным, с политическими браками без любви, кровной местью, жестоким сбором налогов и строго охраняемой» классовой системой. Вместо того, чтобы шлифовать острые углы, как это делал Лукас, Герберт словно восхищался качествами этого общества. «Планетарный феодализм, — объясняет один из героев «Дюны», — лучшая социальная форма» межзвездной цивилизации. Его успех, говорит другой, проистекает из «древнего человеческого спроса» на иерархию, на мир, «где каждый знает свое место».
В середине романа автор выводит на сцену фременов, живущих в пустыне аборигенов Арракиса. В то время, когда ислам в США был в основном прерогативой черных националистов вроде Малькольма Икс, Герберт рассказал о том, как фремены почитали «Махди» (ожидаемый мусульманами мессия), совершали «джихад» и использовали язык, звучащий очень по-арабски. Как раз в то время, когда боксер Кассиус Клей и поэт Лерой Джонс меняли имена на Мухаммеда Али и Амири Барака, Фрэнк Герберт написал о чужеземце Поле Атрейдесе, который присоединился к фременам и изменил свое имя на Муад Диб.
Вся книга Герберта полна ссылок на мусульманские культуры, и именно в связи с этим возник небольшой скандал, о которым говорилось выше, когда фанаты «Дюны» услышали фразу из трейлера, в которой Пол говорит о грядущем «крестовом походе» (crusade).
Использование в трейлере слова «крестовый поход» (впрочем, в русском переводе он говорит «священная война») как бы затеняет тот факт, что в книге обильно используется словарь терминов, взятых из арабского, персидского и турецкого языков. Такие слова, как «Махди», «Шаи-Хулуд», «нуккер», «падишах», используются на протяжении всей истории. Цитируя самого Герберта из неопубликованного интервью 1978 года с Тимом О’Рейли, он использовал этот словарный запас, частично заимствованный из «разговорного арабского», чтобы показать читателям, что это не они находятся «здесь и сейчас, а что-то из здесь и сейчас было перенесено в то далекое место и время».
Он отмечает, что язык «формирует сознание, а также используется разумом», опосредуя наше восприятие места и времени. И он использует язык «Дюны», чтобы показать, как через 20 000 лет в будущем, когда вся религия и язык фундаментально изменяются, еще остаются нити преемственности с арабским языком и исламом нашего мира, потому что они неотделимы от прошлого, настоящего человечества, и его будущего.
Беглый взгляд на приложение Фрэнка Герберта к «Дюне», «Религия Дюны», показывает, что из «десяти древних учений» половина имеет явную связь с исламской религией. А за пределами религиозной сферы он наполнил терминологию вселенной Дюны словами, относящимися к мусульманскому суверенитету. Императоров по-персидски называют «падишахами», их палата для аудиенций называется «селамлик»,турецким словом для зала приемов османского двора, а их солдаты имеют звания с тюрко-персидскими и арабскими корнями, такие как «сардаукар», «каид» и «башар».
По словам профессора Али Карджу-Равари, исследователя мусульманской цивилизации и творчества Фрэнка Герберта, будущее Дюны — такое, в котором ислам не только принадлежит далекому прошлому, но и является частью вселенной на всех уровнях. Мир Дюны нельзя отделить от его языка, и, как показали первые отзывы в соцсетях, отсутствие этого языка в рекламных материалах фильма вызывает разочарование. Даже «джихад», сложный, основополагающий принцип вселенной Герберта, превращается в «крестовый поход» — и христианизируется.
Безусловно, сам Герберт употреблял оба слова в своей книге (хотя слово «джихад» чаще), но именно использование «джихада» показывает насколько глубоко Герберт был погружен в знания об исламской цивилизации.
Даже до «войны с террором» джихадом в основном занимались «плохие парни». Однако, как понимал Герберт, этот термин сложен в мусульманской традиции; по сути, он означает борьбу или усилие. Он может принимать разные формы: внутренний — против собственного зла, внешний — против угнетения или даже интеллектуальный — в поисках полезных знаний. И им запросто можно злоупотребить.
Изучив записи и документы Фрэнка Герберта в архивах Калифорнийского государственного университета, Карджу-Равари обнаружил, что понимание Гербертом ислама, джихада и будущего человечества намного сложнее, чем у его интерпретаторов. Его использование «джихада» соотносится с мусульманской традицией в качестве инструмента в борьбе против угнетения (будь-то против разумного ИИ или против самой Империи), но также как тото, что бросает вызов любой попытке контроля.
Тонкое понимание джихада Гербертом проявляется в его повествовании. Он не стремился представить его просто как нечто «плохое» или «хорошее». Вместо этого, он использует данное понятие, чтобы показать, как мессианский импульс вместе с иногда сопровождающим его апокалиптическим насилием изменяет мир неконтролируемым и непредсказуемым образом. И, конечно же, писавший в 1950-х и 1960-х годах Фрэнк Герберт вдохновлялся не современными новостями с Ближнего Востока, а сопротивлением мусульманских народов колониализму — французскому, британскому и российскому.
Имея определенные знания, можно легко определить какие темы (и даже какие конкретно книги) повлияли на Герберта — Аббасидская революция, Фатимиды, шиитские движения, суданский махдизм и даже Лоуренс Аравийский (которого Герберт критиковал), циклическое время, множество «Мухаммадов» (в мире «Дюны» по Герберту, было три Мухаммада), алям аль-мисаль («мир воображаемого» у фременов Арракиса) и многое другое. Он говорил в одном из интервью, что его арабские друзья не понимают, почему «Дюну» называют научной фантастикой, когда она больше похожа на религиозный комментарий.
Одной из книг, оказавших на него потрясающее влияние, стала работа британки Лесли Бранч «Сабли Рая» о Кавказской войне и сопротивлении имама Шамиля Российской империи. В словаре «Дюны» даже присутствуют слова явно кавказского происхождения — кинжал, канлы, чакобса…
В отличие от многих своих или наших современников Герберт был готов вообразить мир, не основанный на западной христианской мифологии. Это был не только его собственный нишевый интерес. Даже в середине XX века было очевидно, что последователи ислама в будущем обречены играть важную роль, хотя бы благодаря демографии. Сегодня это становится яснее, поскольку мусульманское население мира приближается к четверти человечества.
В тоже время Герберт понимал, что религии сами по себе не действуют. Люди действуют. Их понимания религии меняются, как и их языки, медленно с течением времени в ответ на новые вызовы времени и мест, так что от изначального ислама, каким мы его знаем, у большинства людей могут сохраниться лишь отдельные элементы (и это вполне соотносится с эсхатологическим видением самих мусульман, которые убеждены, что со временем религия будет искажаться и забываться). Синкретические культы, вроде «дзен-суннизма», представляют собой видение Герберта того, как люди приспособятся к этим изменениям.
Антигероический эпос
Герберт возражал против одномерного толкования ислама, потому что отрицал абсолюты. В эссе под названием «Научная фантастика и мир в кризисе» он определил веру в абсолюты как «характеристику Запада», которая негативно повлияла на его подход к кризису. Он писал, что это привело к тому, что «западная традиция» столкнулась с проблемами «концепции абсолютного контроля».
Стремление к абсолютному контролю приводит к поклонению героям (или «созданию мессии»), которое определяет наш современный мир. Именно этот импульс он стремился сломить в Дюне.
Хотя Герберт был безусловно начитанным в вопросах исламской цивилизации и культуры, во фременах под ближневосточным фасадом также можно увидеть индейцев Вашингтона, которых он знал гораздо лучше. Живущие в опасной пустыне и загоняющие там огромных песчаных червей, они не так уж далеки от квилетов и хох, которые жили в лесах западного Вашингтона и гарпунили китов у тихоокеанского побережья.
Какой бы ни была их основа, именно через фременов проявились самые странные аспекты Дюны: психоделические препараты, используемые в религиозных обрядах, оргии, мистические пророчества. Что наиболее важно, фремены обладают экологической мудростью. Подобно тому, как «индеец Генри» учил подростка Фрэнка Герберта жить в лесу, фремен Стилгар показывает 15-летнему Полу Атрейдесу, как выживать в пустыне.
В своих черновиках Герберт обратил внимание на другого героя, доктора Брайса Кайнза, инопланетного эколога, который стремился использовать фременов для терраформирования Арракиса. Герберт видел, как экологи пробовали нечто подобное с песчаными дюнами Орегона, и он представил, как это происходит в масштабе планеты. Первоначально Герберт задумал Кайнза как «человека науки», приносящего передовые исследования на планету, привязанную к традициям.
Тем не менее, после публикации Герберт стал рассматривать доктора Кайнза как проблему больше, чем решение. Он уменьшил роль персонажа, сделал его наполовину фременом, и, тем не менее, чувствовал, что Кайнз (в книге его зовут Льет-Кайнз) был несовершенным героем. В «Дюне» Кайнз умирает в пустыне, проклиная науку. Это был «поворотный момент всей книги», объяснил Герберт, момент, когда «западный человек», живущий «не в ритме с природой», получил то, что заслужил.
С появлением первого журнального рассказа в 1963 году «Дюна» казалась книгой вне времени. Правление Эйзенхауэра только-только закончилось, но это был праздник экологии, психоделиков, индейских традиций и смерти «западного человека». Только после того, как читатели познакомились с Гербертом, он стал казаться менее эксцентричным и более дальновидным.Он кажется таким и сейчас, хотя сегодня принято указывать не негативную сторону.
«Дюна» с ее открытым культом феодального общества, антитехнологизмом, евгеникой, главным антагонистом с нетрадиционной сексуальной ориентацией и отсылками на «джихад» как будто оппонирует всей современной массовой культуре. Добавьте к этому частую критику в адрес идеи «белого спасителя» (белый аристократ Пол Атрейдес возглавляет борьбу туземцев) и можно легко понять, почему некоторые авторы в соцсетях предложили даже бойкотировать фильм Дени Вильнева.
Критикуя Герберта легко забыть один факт. Франшиза «Дюны» основана на широкой популярности первого романа, закончившегося победой Пола Атрейдеса. Читатели, которые добрались до второй книги, часто бывают удивлены.
Герберт объяснил, что «Дюна» была написана как ловушка: он представил Пола как харизматического героя в первой книге, чтобы показать, кем он становится в следующей. Там Герберт рассказывает, как антиимперский джихад Пола угас, превратившись в «религиозную бойню», унесшую жизни 61 000 000 000 человек. В конце Пол сравнивает себя с Гитлером, а затем смеется, понимая, насколько он обогнал наследие геноцидного фюрера.
Смысл этого, по мнению Герберта, состоял в том, чтобы наказать читателей за их любовь к Полу, чтобы предостеречь их «от большого правительства и особенно против харизматических лидеров». В одном из интервью он назвал своим любимым президентом Никсона, потому что тот «научил нас не доверять правительству», тогда как президента Джона Ф. Кеннеди, который был харизматичной «мессианской» фигурой, любимым «рыцарем» американской политики, Герберт считал особенно опасным.
В последующих книгах «Дюны» описывается режим сына Пола Атрейдеса, Лето II, который тиранит галактику на протяжении тысячелетий, чтобы преподать людям «урок, который запомнят их кости». Проделав это, Лето советует своим подданным, прямо как Никсон: «Я ожидаю, что вы будете чрезвычайно осторожны в отношении полномочий, которые вы делегируете любому правительству».
В каком-то смысле Герберт следует социологическим выводам великого арабо-мусульманского историка Ибн Халдуна и показывает, как цикл, который начался с антиимперского восстания, в итоге приводит к репродукции следующей империи, а «мессия» становится тираном.
Таким образом, если приглядеться, то героическая история Герберта в какой-то момент становится по своей сути антигероическим эпосом. По мнению Дэниела Иммервара, именно эта неоднозначность во многом и стала причиной сложности, с которой сталкивались режиссеры, пытавшиеся экранизировать «Дюну».
Оказалось, что легче снять фильм, использующий отдельные идеи «Дюны», как это сделал Лукас со «Звездными войнами», чем перенести на экран большой и сложный философский трактат в форме научной фантастики. В «Звездных войнах» нет моральных проблем, там с первых минут очевидно, кто хороший, а кто плохой, где империя зла, а где свободолюбивые и благородные герои. Эта ясность идеально подходила для Голливуда.
Сохранит ли эту многозначность и непростой моральный смысл в своем фильме Вильнев? Скоро увидим.
Точка зрения авторов публикаций не обязательно отражает мнение и позицию TRT на русском. Мы приветствуем любые предложения и открыты к сотрудничеству. Чтобы связаться с редакцией, воспользуйтесь формой обратной связи.
