Философ Ингемар Патрик Линден считает, что мы не боимся смерти чрезмерно. Напротив, она нас почти не трогает, и в этом — главная беда.
Часто говорят, что современный западный мир охвачен чрезмерным и иррациональным страхом смерти, танатофобией. Например, так считает психолог и автор книг о горе Стивен Дженкинсон: «Люди в любой культуре в гораздо большей степени наследуют понимание смерти, чем сами формируют его. И часто это наследие принимает форму чрезвычайной степени отвращения и страха. Я бы сказал, что эта культура бесспорно и, по большей части, бессознательно прививает фобию смерти».
Диагноз Дженкинсона совпадает с мнением французского историка Филиппа Арьеса, автора масштабного исследования истории отношения Запада к смерти. Арьес утверждает, что люди, жившие до нашей эры, относились к смерти спокойно, в то время как мы испытываем «ужас перед смертью», который он описывает как «жестокую привязанность к вещам жизни… страсть к бытию, тревогу о недостаточности бытия».
Легко найти доказательства такой точки зрения. Повсюду нам в глаза бросается реклама различных добавок и мазей, которые обещают вернуть молодость или скрыть все признаки того, что она скоротечна (и что мы умрем). Миллиардеры, например, Джефф Безос, и корпорации, среди которых Google, тратят миллиарды на исследования в области борьбы со старением. Научно-популярные книги, такие как «Transcend. Девять шагов на пути к вечной жизни» Рэя Курцвейла и Терри Гроссмана, «Жизненный план, или Революционная теория о том, почему мы стареем и возможно ли этого избежать» Дэвида Синклера, «Бессмертные. Почему гидры и медузы живут вечно, и как людям перенять их секрет» Эндрю Стила, становятся бестселлерами. Представители духовного жанра также уверяют нас в том, что мы можем продолжать жить, хотя и в другой сфере. Получивший широкую известность мультимиллионер Брайан Джонсон тратит 2 миллиона долларов в год на персональный антивозрастной проект («Blueprint») и создал сообщество под названием «Не умирай». О коллективном страхе перед смертью свидетельствует и то, как мы умираем: вне поля зрения общества, на больничной койке, под воздействием лекарств и подключенных к аппаратам внутривенных трубок, борясь со смертью до последнего вздоха. Окружающие делают все возможное, чтобы сохранить нам жизнь.
Стандартное мнение о том, что современная культура отчетливо танатофобна, конечно, не лишено оснований. Тем не менее я думаю, что это миф.
Десять лет назад или около того я присутствовал на небольшом званом ужине в Бруклине. Зашла речь о старении, и Сьюзан, одна из гостей, заявила, что стареть — это прекрасно, что было бы так скучно оставаться молодой, и что она надеется прожить не более 80 лет. Как человек, который всегда с неприятием относился к мимолетности физического расцвета и краткости жизни, я был потрясен. Это подтолкнуло меня к интеллектуальному путешествию, кульминацией которого стала моя книга «Дело против смерти», вышедшая в 2022 году.
Во время написания книги я читал курс о смерти в Нью-Йоркском университете и в первый день занятий проводил опрос студентов об отношении к смерти и долголетию. Когда я спрашивал, как долго они хотели бы прожить в добром здравии, средний ответ был около 85 лет. Только два или три студента в каждом классе выразили заинтересованность в жизни после 120 лет, которые принято считать естественным пределом человеческого организма. Большинство сказали, что хотели бы прожить достаточно долго, чтобы успеть обрести внуков, а затем умереть безболезненной смертью в окружении близких. Даже те, кто хотел бы жить дольше естественного срока, придерживались этого убеждения в спокойной, интеллектуальной манере. Они не столько боялись смерти, сколько считали, что «жить дольше было бы весело». У них не было чувства безотлагательности или ощущения, что для них важно не умереть. В основном они были такими же самодовольными, как Сьюзен.
Вы можете возразить: «А как же иначе, ведь они все так молоды». Верно, но широкая общественность разделяет это мнение. В 2013 году исследовательский центр Pew Research провел масштабный опрос о желаемой продолжительности жизни. Более двух третей людей ответили, что их идеальная продолжительность жизни составляет от 78 до 100 лет. Лишь 4% участников опроса заявили, что хотели бы прожить более 120 лет. На вопрос о том, хотели бы они получить безопасное лечение, которое замедлило бы старение (а значит, сохранило бы здоровье) и позволило дожить хотя бы до 120 лет, лишь 38% ответили утвердительно. Эти результаты удивительны, если учесть, что в современной культуре царит запредельный страх перед смертью. В конце концов, любой человек, действительно боящийся смерти, должен избегать ее как можно дольше.
Согласно последнему ежегодному опросу, проведенному Университетом Чепмена в Калифорнии, о самом сильном страхе, только 32% участников заявили, что «боятся или очень боятся» смерти. По этому показателю смерть занимает 51-е место в списке 90 самых распространенных страхов, уступая страху того, что искусственный интеллект займет наши рабочие места, что правительство будет шпионить за нами. Кстати, страх смерти меньше боязни высоты и акул.
А как насчет современной практики изоляции умирающих и медицинского продления жизни на максимально возможный срок? Это не обязательно свидетельствует о чрезмерном страхе перед смертью. Это следствие расширения ресурсов медицины, применяемых в соответствии с традиционным этическим принципом оказания наилучшей помощи пациенту, независимо от возраста. Страх перед смертью не стал сильнее, чем в прошлом, просто у нас есть более совершенные инструменты для противостояния ей. Одна из причин, по которой борьба иногда продолжается за гранью возможностей, заключается в том, что трудно понять, когда нужно сдаться. Врачи тоже могут сдаться слишком рано. Моей тете сказали, что медицина мало что может сделать для ее мужа. Это было почти 15 лет назад, и сейчас он вполне здоров. Они пытались утешить ее, говоря: «Вы должны понимать, что он уже стар», хотя на тот момент ему было едва за 70.
Точка зрения о том, что мы делаем смерть «невидимой», переводя ее в больницы, имеет довольно простое объяснение: смерть менее публична, потому что современное общество более специализировано. Никто не станет приводить аналогичный аргумент, что тот факт, что женщины рожают в больницах или что мы отдаем детей в детский сад, лучше всего объяснить ужасом перед детьми.
Доминирующая в обществе этика — вовсе не «жизнь любой ценой», а то, что качество жизни важнее ее количества. В ходе другого опроса Pew Research в 2013 году, посвященного отношению к уходу за больными в конце жизни, только 31% участников заявили, что медицинский персонал всегда должен делать все возможное для спасения пациента.
Мы привыкли к идее, что культура страдает танатофобией, поэтому часто видим только подтверждающие доказательства. Взять, к примеру, популярную историю о миллиардерах, которые хотят стать бессмертными. Якобы, она отражает наш коллективный страх перед смертью. На самом деле из примерно 3 000 миллиардеров в мире только около 30 инвестируют в науку против старения. Лишь один, немецкий технологический миллиардер Михаэль Греве, вкладывает больше, чем крошечную часть своего состояния. Биотехнологическая компания Altos Labs, специализирующаяся на долголетии, попала в заголовки газет, когда запустила проект с первоначальным взносом в 3 миллиарда долларов. Многих поразила величина первоначальных инвестиций, но, с другой стороны, все относительно. Безос, состояние которого превышает 220 миллиардов долларов, по слухам, является одним из инвесторов, и,относительно его капитала, это не такая уж крупная сумма. Для сравнения, на строительство Koru, 417-футовой яхты, он потратил около 500 миллионов долларов. Вот как сильно он «жаждет» бессмертия. Если бы наше общество, действительно было одержимо идеей избежать смерти, то газеты пестрели бы заголовками, осуждающими миллиардеров вроде Безоса за то, что они не делают больше для решения проблемы старения и продления жизни. А пока что его больше критикуют за инвестиции в Altos Labs, чем за покупку яхты. В политической сфере решение проблемы старения и радикального увеличения продолжительности жизни даже не стоит на повестке дня.
Сам я редко чувствую страх смерти. Иногда я испытываю его, но чаще всего меня занимают более насущные проблемы. В этом отношении я типичен для своей культуры, если мои доводы верны. Однако, вопреки мнению большинства и, в частности, многих философов, я считаю смерть вполне достойной страха. Если это окончательный конец, то смерть — одна из худших вещей, которые могут случиться с человеком. Нет смысла погрязать в страхе, но мы должны бояться ее настолько, чтобы сделать все возможное для ее избежания. Ровно также нам стоит бояться других вещей, таких как климатическая катастрофа или ядерная война. Также я хотел бы, чтобы мы делали больше для развития науки, которая позволит нам жить до 120 лет и, возможно, неограниченно долго. Отсутствие страха можно объяснить по-разному. У нас есть более насущные заботы, мы отвлекаемся, не можем представить себя мертвыми, как считал Зигмунд Фрейд. Мы верим в воображаемое бессмертие наследия или в религию. Большая часть философии, религии, психологии и других форм культурного самовыражения направлена на преодоление страха смерти. Можно сказать, что мы слишком преуспели в этом начинании. В эпоху новых научных возможностей такое самодовольство, похоже, мешает нам сделать все возможное для спасения жизни.
Доводы против устоявшегося мнения о том, что наша культура танатофобна, на мой взгляд, весьма убедительны. Я предлагаю противоположную версию. Основное отношение к смерти в современном западном обществе и большинстве других современных обществ по всему миру — это самоуспокоение по ее поводу. Мы считаем, что качество жизни важнее ее количества, здоровое долголетие важнее фактической продолжительности жизни, рассматриваем страх смерти как нечто, что нужно преодолеть. Даже такой противник смерти, как Брайан Джонсон, настаивает, что не боится смерти: «Я знаю, что такое страх, и я не испытываю этой эмоции, когда размышляю о смерти». Для него желание продлить жизнь — это ценностное суждение, а не проявление страха. Это выражение «страсти к бытию», а не «ужаса перед смертью», по словам Арьеса. Если сравнивать отсутствие страха у Джонсона с бесстрашием глубоко религиозного общества эпохи Возрождения, то есть важный нюанс: в отличие от Джонсона, они не считали смерть неизбежным концом человека. Они отрицали реальность смерти. Я полагаю, что сегодня больше, чем когда-либо прежде, людей, которые одновременно признают, что смерть означает уничтожение личности, но при этом практически не боятся ее.
