Молчание воспринимается как угроза, потому что люди не понимают, что за ним стоит, пишет Идеономика.
Американский философ Дэвид Льюис запомнился тем, что отстаивал модальный реализм: взгляд, согласно которому возможные миры столь же реальны, как и существующий. Но среди тех, кто его знал, он был также известен как мастер длинных пауз. «Если кто-то задаст Дэвиду вопрос во время выступления, а он не сможет сразу ответить, — сказал однажды Д. Х. Меллор, философ и близкий друг Льюиса, — он будет сидеть в тишине столько, сколько ему нужно, пока думает».
Другой философ, с которым Льюис был в близкой дружбе, Барри Тейлор, также рассказал историю о склонности Льюиса к многозначительным паузам, из-за которых люди заметно нервничали. Выступая на Мельбурнском фестивале писателей в 2006 году, Тейлор описал первую встречу с Льюисом, который «совершенно не имел ни малейшего желания болтать» и имел «нервирующую привычку думать, прежде чем говорить», в Оксфорде в начале 1970-х годов:
«Я представился: «Барри Тейлор, Мельбурн». Он ответил: «Дэвид Льюис, Принстон». Затем наступила тишина, как это часто бывало в разговорах с Дэвидом. Отчаянно придумывая, что бы сказать, я спросил: «Чем сейчас занимается ваш коллега Ричард Монтегю?».
Дэвид помолчал, раздумывая над моими словами, а затем ответил: «Я слышал на прошлой неделе, что его убили».
«Боже ты мой! — сказал я. — Кому потребовалось убивать философа?»
Дэвид помолчал, чтобы обдумать ответ, и произнес: «У него была как личная, так и философская жизнь».
И на этом разговор закончился».
На протяжении всего рассказа Тейлора можно было слышать смешки зрителей. Вероятно, они представляли себе неловкость разговора с человеком, который так «нервирует» молчанием и чьи замечания между паузами не помогают развеять напряжение. (К сожалению, замечание Льюиса о Монтегю не было шуткой — его убийство до сих пор не раскрыто.) Столкнувшись с длительным молчанием во время разговора, большинство из нас обнаруживают себя, как и Тейлор, «отчаянно соображающими, что бы сказать». Молчание приводит нас в отчаяние. Но почему?
Давайте начнем с того, что, к счастью, не все виды молчания неловкие. Большую часть времени даже молчание в компании других людей ощущается вполне комфортно. Сейчас я сижу в шумной кофейне. Вокруг меня ведутся оживленные разговоры, и все же я здесь, печатаю молча и с комфортом. У меня нет льюисовского супериммунитета к неловкому молчанию; скорее, мое нынешнее молчание просто никто не сочтет неловким. Только молчание, которое соответствует определенным критериям, может привести нас в смятение.
Неловкое молчание — это разговорное молчание. Оно возникает во время разговора и вызывает определенные чувства, когда кто-то должен говорить. Я не чувствую неловкости из-за своего текущего молчания, потому что я не вовлечена в разговоры. Иначе мое молчание, вероятно, было бы неловким. Стоит рассмотреть идею о том, что неловкое молчание происходит, когда кто-то «должен» говорить. Это «должен» относится к разговорным нормам. Когда мы общаемся, то, обычно подсознательно, следуем нормам, касающимся таких вещей, как допустимая продолжительность пауз, чья очередь говорить и какие темы уместны. Эти нормы различаются в зависимости от культуры. Живущий в Лондоне японский лингвист Хару Ямада, который подробно исследовал различия в общении между носителями японского и английского языков, замечает, что молчание, которое комфортно для японцев, кажется «невыносимо долгим» для американцев.
Важная функция разговорных (и других) норм — сделать взаимодействие друг с другом предсказуемым. Особенно если мы не очень хорошо знаем кого-то, может быть тревожно, когда он нарушает нормы, например, перебивает, стоит слишком близко, слишком долго молчит или что-то еще. В итоге мы задаемся вопросом, перефразируя Джоэла Файнберга из книги 1985 года «Оскорбление других»: что же они могут сделать дальше? В результате мы чувствуем тревогу или даже угрозу.
Но не все, кто пренебрегает нормами общения, представляют угрозу. У некоторых людей есть веские причины для пренебрежения нормами. Например, многие аутисты не любят бесцельную болтовню и предпочитают использовать язык строго для обмена информацией. Британский натуралист и телеведущий Крис Пэкхэм, который открыто рассказал о том, что ему поставили диагноз аутизм в 40 лет, проиллюстрировал это во время интервью. На вопрос, общается ли он с другими, Пэкхэм рассказал о своем замешательстве, когда его девушка предложила навестить друзей, потому что «было бы здорово их увидеть». «Но зачем? — ответил Пэкхэм. — Зачем мне тратить время только ради того, чтобы увидеть их, если у них нет чего-то интересного, чтобы рассказать мне или нам нечем заняться. В чем смысл?»
Никто из нас не знает, какой диагноз, если таковой вообще имелся, мог бы объяснить стиль общения Дэвида Льюиса, но его приоритеты явно отличались от большинства людей. Льюис ценил обмен информацией и не любил болтовни. Общение с таким человеком может быть раздражающим, но если он уважителен и внимателен, мы в конце концов расслабляемся. Тейлор, вероятно, с годами привык к молчанию Льюиса. А интервьюер Пэкхема увидел теплоту, скрытую за его подходом к общению, заметив: «Его слова звучат бессердечно, даже корыстно, но его тон очень мягкий».
Итак, молчание становится неловким, когда нарушает нормы. Но, что интересно, дискомфорт от долгого молчания отличается от того, что мы испытываем при нарушении иных правил поведения. Поразительным аспектом дискомфорта, возникающего из-за длительного молчания, является напряжение, заставляющее говорить. Молчание Льюиса заставило Тейлора отчаянно думать о том, что сказать. Один из участников исследования Ямады заметил, что, столкнувшись с долгим молчанием, он «заполнил бы тишину словами». Это давление, заставляющее говорить, может быть настолько убедительным, что различные группы используют его в своих интересах. Китайских переговорщиков обучают затягивать молчание, чтобы спровоцировать западных коллег пойти на уступки. А Полицейский колледж Великобритании рекомендует, чтобы во время допросов полицейские «молчали подольше во время пауз, чтобы побудить свидетеля продолжать».
О каком «напряжении» здесь идет речь? Возможно, отчасти все дело в нормах: если молчание длится слишком долго, мы чувствуем, что должны заговорить, чтобы восстановить порядок. Это может быть связано с тем, что беседа — это общие усилия. Разговор — это то, что мы создаем с собеседником, и все рушится, если кто-то из нас молчит слишком долго. В исследовании 2011 года, посвященном паузам в беседе, психологи Намкье Куденбург, Том Постмес и Эрнестина Х. Гордейн сравнили разговор с танцем: «гармоничный обмен информацией посредством плавной очередности» в беглом разговоре приносит удовлетворение, похожее на координацию движений с партнером по танцу. Танцы, как и разговоры, становятся неловкими, когда они плохо скоординированы. Куденбург и ее коллеги обнаружили, что люди испытывают отторжение, когда молчание нарушает течение разговора. Они объясняют: «Из-за эволюционной важности членства в группе, люди очень чувствительны к восприятию остракизма». Другими словами, молчание вызывает дискомфорт, когда заставляет нас беспокоиться о том, что мы не вписываемся в коллектив.
Это звучит правдоподобно. Когда молчание затягивается, мы чувствуем, что не можем установить связь с другим человеком. Молчание показывает, что мы боремся с взаимодействием, которое должно протекать легко, если у всех сторон достаточно общего. (Интересно отметить, что молчание менее вероятно будет неловким, когда у нас нет таких ожиданий, например, когда мы пытаемся общаться через прерывистую телефонную связь.) Когда что-то не получается, мы беспокоимся: возможно, этот человек просто не член нашей группы. И особенно, если мы вкладываемся в то, чтобы он был членом группы — как Тейлор вкладывался в то, чтобы быть коллегами-философами с Льюисом — трудности в общении заставляют беспокоиться о том, что нас не примут.
Однако это объясняет дискомфорт неловкого молчания лишь частично. Интересно, что мы не склонны чувствовать подобное напряжение при других нарушениях норм. Люди, которые постоянно перебивают или монополизируют разговор, бубня о себе, также нарушают разговорные нормы и прерывают удовлетворительное течение диалога. Но мы не чувствуем настоятельную необходимость прикрыть им рот рукой или настоять на том, чтобы они прекратили говорить о себе (хотя можем фантазировать об этом). Чем же отличается молчание?
Одна из причин заключается в том, что молчание… ну, молчаливое. Не происходит ничего, что могло бы отвлечь нас от того факта, что кто-то должен говорить. Это делает молчание очень заметным. Молчание, если можно так выразиться, говорит о многом. Напротив, в случае с нарушениями норм разговора, которые не подразумевают молчания, есть что-то еще, на чем можно сосредоточиться: на теме разговора. Кроме того, гораздо легче прекратить неловкое молчание, чем что-то делать с другими нарушениями норм. Мы можем прекратить неловкое молчание, просто внося свой вклад в разговор. Но попытка прекратить чьи-то перебивания или неуместные вопросы, например, сказав: «Пожалуйста, перестаньте меня перебивать» или «Это не ваше дело» рискует испортить все взаимодействие. Во многих случаях мы предпочитаем молча терпеть поведение, нарушающее нормы, чем создавать неловкость, бросая ему вызов.
Еще одна причина неловкости связана с коммуникацией. Молчание может быть коммуникативным, и мы иногда сохраняем тишину, чтобы общаться. В одной из работ я рассматривала власть молчаливой обиды: обиженные люди перестают говорить, отчасти, чтобы сообщить, что они расстроены. Философ Анна Клибер утверждает: «Молчание может выражать согласие, несогласие, неодобрение, одобрение и многое другое». Клибер описывает, как в 2020 году, когда премьер-министра Канады Джастина Трюдо спросили о его взглядах на призыв президента США Дональда Трампа к военным действиям против протестующих Black Lives Matter, он ответил 21 секундой молчания. Клибер отмечает: «Большая часть внимания СМИ после этой встречи была сосредоточена на молчании», журналисты строили предположения о том, что оно могло значить.
Трюдо — не единственный политик, пользующийся этим приемом. В 2016 году вышло видео «Потеря» американской художницы Дон Ким: «Когда Барак Обама выступает после массовых расстрелов, моменты молчания говорят больше всего». Видео представляет компиляцию «болезненных, рефлексивных пауз в публичных выступлениях Обамы после актов насилия, которые стали ужасающе обыденными».
Молчание может быть эффективной стратегией общения, но нам часто невдомек, что оно значит, и это вызывает у нас дискомфорт. Из рассказов Тейлора и Меллора о легендарных паузах Льюиса следует, что они, как правило, не были коммуникативными. Они возникали просто потому, что философ еще не был готов говорить. Но понятно, что Тейлор находил их «нервирующими», особенно пока он не узнал Льюиса хорошо. Иногда нам легко интерпретировать молчание человека, но для этого нужен контекст. Он может включать такие вещи, как знакомство с человеком, то, как он обычно общается и как отнесется к ситуации. Если вы когда-либо обменивались взглядами с кем-то и были уверены, что оба точно знаете, что думает другой, именно знание контекста делает вашу молчаливую связь такой легкой. Но когда нет контекста, трудно интерпретировать молчание.
Конечно, порой неловкое молчание возникает из-за нашей неспособности говорить. Это может произойти, когда мы изо всех сил пытаемся завязать светскую беседу с кем-то, если застенчивы или благоговеем перед звездой, или испытываем сильные эмоции, или если нас застали врасплох. В таких случаях мы часто беспокоимся о том, как другие могут истолковать наше молчание. То есть мы можем одновременно переживать из-за двух вещей: о том, что другие верно или неверно истолкуют наше молчание. Давайте рассмотрим все по порядку.
Легко понять, почему мы можем беспокоиться о том, что люди неправильно истолкуют наше молчание. Возможно, тот человек, с которым вы изо всех сил пытаетесь завязать светскую беседу, может подумать, что вы скучный, когда на самом деле вы просто застенчивы. Возможно, работодатель, который только что обвинил вас в злоупотреблениях, может неправильно истолковать ваше молчание как признание вины, когда вы просто ошеломлены. Беспокойство о том, что вас неправильно истолкуют, может быть неприятным. Мы хотим представить себя другим в выгодном свете, а непонимание затрудняет это.
Идея предстать в выгодном свете очень важна. Социолог Эрвинг Гоффман утверждал, что когда мы взаимодействуем с другими, мы словно играем роль в пьесе. Так, когда мы на работе, то стараемся играть роль Сотрудника: возможно, даже Умного Сотрудника, Честного Сотрудника или кого-то еще. Точно так же, когда мы на свидании, мы стараемся играть роль Привлекательного Партнера или Собеседника. Наше социальное положение оказывается под угрозой, когда мы неверно играем свои роли. Когда нас неверно понимают, возникает стресс. Если мы играем Честного Сотрудника на работе, а работодатель обвиняет нас в хищении, то важно, чтобы окружающие не истолковали наше ошеломленное молчание как признание вины, поскольку это подорвет нашу роль.
А как насчет беспокойства о том, что другие правильно истолкуют наше молчание? Эта идея может показаться странной. Модель ролевой игры Гоффмана помогает понять, почему так происходит. Гоффман считал, что у нас есть «авансценная» роль, когда мы взаимодействуем с другими, у нас также есть «закулисная» персона. Это личность, которая проявляется, когда мы сбрасываем роль и расслабляемся, как актер, уходя со сцены, снимает костюм. Мы находимся за кулисами, когда расслабляемся дома в пижаме, не беспокоясь, кто может нас увидеть и что они могут подумать. Может быть стрессовым, когда наша закулисная персона выставлена напоказ, например, когда мы выскочили на улицу, только чтобы вынести мусор, а наш вчерашний спутник случайно проходит мимо и замечает нашу пижаму и немытые волосы. Наши закулисные «я» не обязательно являются чем-то, чего следует стыдиться, просто они не предназначены для публичного обозрения.
Молчание может быть неловким, когда оно сопровождается угрозой раскрытия закулисной персоны. Предположим, вы на свидании. Так хочется, чтобы ваша спутница нашла вашу компанию интересной и приятной, но вы нервничаете и изо всех сил пытаетесь придумать, что сказать. В результате наступает молчание, которое заставляет вашу спутницу считать вас — совершенно верно — нервным. Это неудобно, потому что вы не хотите, чтобы спутница увидела эту часть вас. Ваша нервозность — часть закулисной персоны.
Разобравшись с неловким молчанием, давайте подумаем о молчании комфортном. Это молчание возникает, когда люди, которые знают друг друга достаточно хорошо, чтобы общаться, находятся вместе. Ничто не мешает им говорить друг с другом, если они этого хотят (т. е. они не находятся в шумной обстановке, в кино или в какой-либо другой ситуации, которая делает разговор трудным или неуместным), но они молчат, не чувствуя себя неловко из-за этого. Комфортное молчание часто возникает между людьми, которые хорошо знают друг друга, но некоторые ситуации специально созданы для него. Например, психотерапевт может молчать во время пауз клиента, чтобы дать ему возможность поразмышлять. А некоторые христиане-протестанты традиционно занимаются молчаливым богослужением: любой желающий может высказаться, но в противном случае все молчат.
Выводы о неловком молчании также помогают понять, что делает некоторые виды молчания комфортными. Согласно нормам общения, молчание становится неловким, когда кто-то должен говорить. В некоторых случаях молчания этот аспект нарушения норм отсутствует. Нормы, регулирующие сеансы психотерапии и молчаливое поклонение, допускают необычно длительные периоды молчания. Длительное молчание между друзьями также может быть нормальным. Дружба развивает собственные нормы, обычно неформально, без явного обсуждения, о таких вещах, как частота встреч, какие темы для разговора уместны и какие одолжения можно просить. По мере появления этих норм некоторые из более общих норм, касающихся социальных взаимодействий, становятся неважны. Например, друзья могут, не нарушая норм, регулирующих их дружбу, поднимать темы, которые были бы неуместны среди малознакомых людей. Аналогичным образом, обычные ожидания относительно пауз менее значимы, что позволяет друзьям переживать молчание вместе, не чувствуя давления что-то сказать.
Мы убедились, что молчание может быть неловким, когда оно нарушает нормальный поток разговора, подобно тому, как партнеры по танцу неуклюже двигаются. Но молчание не всегда является разрушительным. Это может быть связано с тем, что — если придерживаться аналогии Куденбурга — сам танец — это расслабленное занятие, которое допускает периоды тишины.
Взаимодействие между друзьями иногда похоже на сеанс терапии, на котором один друг молча позволяет другому собраться с мыслями. И часто, когда друзья вместе, нет четкого ответа на вопрос: «Идет ли разговор в данный момент?». Время, проведенное вместе друзьями, может напоминать молчаливое богослужение: кто-то может говорить, когда ему есть чем поделиться, но в этом нет обязанности. В таких случаях молчание не является разрушительным, потому что ему нечего нарушать.
Далее, иногда мы чувствуем себя неловко, потому что пытаемся понять, что означает молчание человека, если оно вообще что-то означает. Без этих метаний молчание не обязательно будет неловким. Попытки понять молчание вряд ли возникнут в ситуации, где все участники знают, для чего оно нужно. Иногда нам действительно сложно понять, что может означать молчание друга, но обычно это менее напряжённо, чем при общении с людьми, которых мы плохо знаем. Когда друг молчит, близость дает контекст, который помогает интерпретировать его молчание. Мы думаем что-то вроде: «Она снова злится, потому что он опаздывает» или «Он изо всех сил старается не смеяться». Мы также вряд ли допускаем возможность того, что молчаливый друг настроен по отношению к нам враждебно. Поэтому, хотя Тейлор изначально мог беспокоиться, что за молчанием Льюиса скрывается раздражение, это беспокойство исчезло, когда Тейлор осознал, что Льюису нравится его компания.
Наконец, мы беспокоимся о том, что другие неправильно истолкуют наше молчание или увидят наше закулисное «я», и это может быть неловко. Когда эти опасения не возникают, молчание комфортно. Мы не боимся, что друг поймет нас неправильно, ведь он слишком хорошо нас знает. И мы меньше тревожимся, показывая закулисное «я», когда находимся с людьми, которых хорошо знаем. С ними контраст между социальной маской и закулисным лицом менее драматичен, чем в других отношениях. Хотя вы были бы в ужасе, если бы вас застали в пижаме посторонние люди, но, вероятно, не против того, чтобы лучший друг увидел эту вашу сторону.
Из всего этого следует, что не само молчание является неловким. Неловкость определяется нашими усилиями наладить контакт с другими людьми и понять их, быть увиденными другими так, как мы хотим, чтобы нас видели, и быть принятыми. Через все аспекты томительных пауз, которые мы здесь рассмотрели, проходит общая нить беспокойства о том, насколько хорошо мы устанавливаем связи и понимание с людьми. В комфортной тишине с любимыми и близкими этой тревоги нет. С ними вам не приходится бороться за установление связи и понимание. Вы уже ими обладаете.
