Дети, рожденные от немецких женщин и иностранных солдат во время оккупации Германии после войны, до сих пор ищут сведения о своем происхождении. Историк Софи Хуббе исследовала это «нежелательное поколение». Интервью DW.
После капитуляции Германии во Второй мировой войне страна была поделена на четыре оккупационные зоны: американскую, британскую, советскую и французскую. В каждой из них находились военные — формально им всем было запрещено общаться и вступать в отношения с местными, на деле запрет не работал. По разным оценкам, от отношений военных с местными женщинами в 1945 — 1955 годах родились примерно 200-300 тысяч детей.
Реальное число «детей оккупации», вероятно, выше. Многие женщины старались скрывать отношения — иначе они могли столкнуться с оскорблениями. Со стигмой сталкивались и дети. Ребенка мог усыновить или удочерить следующий партнер женщины уже с немецкой фамилией — и так скрыть его прошлое. А о настоящем происхождении ребенка во многих семьях молчали десятилетиями.
Историк Софи Хуббе (Sophie Hubbe) поговорила с представителями 12 семей — с детьми оккупации — которые сейчас уже пожилые люди, и с их детьми. По итогам ее научной работы вышла книга «Воспоминания нежелательного поколения. «Дети оккупации» и их потомки ищут свои корни». Хуббе рассказала DW, как герои ее исследования пытались найти своих родных и как прошлое до сих пор влияет на их семьи.
DW: Почему, несмотря на запреты, местные женщины и военные союзных войск все равно вступали в отношения?
Софи Хуббе: Молодые женщины пережили крайне тяжелое время: годы войны, нужду после нее, потерю родных. В обществе осталось очень мало мужчин: многие немцы погибли на фронте или были в плену. А союзные солдаты вошли как победители, молодые мужчины, в красивой форме — это особенно касается американцев и британцев. Вероятно, в этом и заключалось притяжение: это была некая отдушина, способ отвлечься от трудного прошлого. Многие женщины вспоминают, что с их стороны это были настоящие любовные отношения, они были влюблены. Что испытывали мужчины, сказать сложно.
Запреты на общение были прописаны на бумаге, но на практике их исполнение оказалось невозможным. Люди жили в стесненных условиях, часто виделись друг с другом. В британской и американской зонах запреты на общение очень быстро смягчили — военные администрации поняли, что строгая изоляция не работает: люди все равно общаются, сближаются, это было естественно. Так возникали дружба, симпатии, любовные отношения, а потом появлялись и дети.
— Как женщины скрывали беременность и происхождение детей?
— Женщины, например, надевали широкую одежду во время беременности, а потом рассказывали почти абсурдные истории. Например, при приближении родов женщина пошла в больницу, сказав, что ей делают операцию по удалению аппендицита, а вернувшись домой с ребенком, сказала, что его родила другая.
Но во многих случаях скрыть это было невозможно, особенно в маленьких деревнях, где все друг друга знали, и где было известно, что женщины вечером ходили на офицерские вечеринки. Пока дети были маленькими, женщины в основном были дома и не участвовали в общественной жизни, но потом они неизбежно становились частью общества.
Американские военнослужащие и немки общаются на лужайкеАмериканские военнослужащие и немки общаются на лужайке
Американцы и немки в Берлине после отмены запрета на общение, июль 1945 годаФото: TT/IMAGO
Полностью скрыть происхождение детей было сложно, но многие пытались через молчание «забыть» о нем. Кроме того, из-за формального запрета на общение молодая семья не могла быть вместе: военных переводили с места на место, и они уже не находились рядом, когда рождался ребенок. Это, конечно, усложняло жизнь женщин: у них не было партнера, работы, они были очень молоды, зачастую еще жили с родителями. Это были непростые условия как для женщин, так и для детей.
— Дети далеко не всегда появлялись в отношениях, число изнасилований было крайне высоким. По разным оценкам, в 1945 — 1955 годах родились примерно 400 тысяч детей — в результате изнасилований. Что происходило с детьми в этих случаях?
— О таких детях особенно тщательно старались молчать. Многих, вероятно, отдали в детские дома, и они до сих пор могут не знать, кто их биологический отец и что они — «дети оккупации». Считается, что в советской зоне родилось заметно больше таких детей, потому что там было больше случаев сексуализированного насилия — но и солдат там тоже в целом было гораздо больше.
В моей работе я почти не затрагиваю эту тему. Среди детей оккупации, с кем я говорила, был только один вероятный случай изнасилования, а в остальных случаях речь шла о взаимных отношениях. Но понятно, что детей, родившихся в результате насилия, было очень много. В таких случаях ребенок постоянно напоминает матери об ужасном опыте, исследования показывают, что это создает очень сложные и напряженные отношения между ними.
Один из моих собеседников, чья мать, вероятно, подверглась насилию, вообще не знал ее, он вырос в приемной семье. Приемная мать приняла его очень тепло, как собственного сына, а вот приемный отец — нет: ребенок постоянно слышал, что у него «хуже кровь», потому что он сын русского солдата. Старые образы врага из войны и времен нацизма усиливали эту стигматизацию.
— С чем сталкивались «дети оккупации», как они росли?
— Среди тех, с кем я говорила, стигматизация была относительно умеренной, о физическом насилии мне никто из них не рассказывал. Чаще всего вспоминали о странных взглядах на улицах, словесных оскорблениях, связанных с национальностью биологического отца. Детям могли кричать вслед что-то вроде «русский ребенок» или «француз». Они сначала не понимали, что это значит, потому что матери не рассказывали им об их происхождении — это в какой-то степени их защищало. Некоторые замыкались в себе, много читали, пытались избегать вопросов.
Старые образы врага нацистских времен сохранялись в сознании немецкого общества. После окончания войны стереотипы, которые десятилетиями внедрялись в сознание, не исчезли: французы оставались «заклятыми врагами», а «русские» продолжали восприниматься как варварский и жестокий народ. Это существенно влияло на восприятие детей и женщин. Британцы и особенно американцы ассоциировались больше с западными ценностями свободы — это был своего рода объект восхищения с явно более позитивными аспектами, чем французская или советская оккупационная власть.
— Как долго в семьях молчали о происхождении детей?
— Десятилетиями. В моем исследовании из 12 семей только в одной мать открыто говорила о своей связи с советским солдатом, для всех остальных эта тема оставалась табу. Это было похоже на «слона в комнате»: все знали о его существовании, но никто не решался о нем заговорить.
Дети вспоминают, как находили старые фотографии или сталкивались с намеками, которые не могли понять, и когда они задавали вопросы матери или бабушке, им говорили об этом не спрашивать. Часто в семье молчали, чтобы так защитить мать. А уже после ее смерти вдруг появлялись фотографии, письма, родственники делились информацией, кто-то из них мог сказать: «Кстати, я знал твоего отца». На ситуацию влияли и изменения в обществе: оно становилось все более либеральным, а образы врага постепенно исчезали.
Многие «дети оккупации» злятся на то, что матери не говорили с ними о прошлом, потому что сейчас некоторые ответы получить уже просто невозможно. И сам поиск отцов стал гораздо сложнее, многих из них уже нет в живых.
— Многие ли пытались найти своих биологических отцов?
— Все, с кем я говорила, пытались найти свою семью. Все при этом осознавали риск: на протяжении десятилетий они представляли себе образ отца, фантазировали о его характере, и встреча могла разрушить их ожидания. Этот шаг затрагивает и семьи отцов, которые могли ничего не знать о своем ребенке.
В двух случаях дети лично встретились со своими биологическими отцами, в одном из них отец во Франции пустил дочь в свой дом, но даже после ДНК-подтверждения не смог признать ее частью своей семьи, и дальнейшего контакта не возникло. Все остальные описывают встречи как теплые и трогательные: кто-то нашел сводных братьев и сестер, других родственников. Кто-то вступил в переписку, кому-то удалось встретиться лично, некоторые устраивали поездки. Есть случай, когда мужчина через соцсеть «Вконтакте» нашел своего сводного брата и тот в совместном путешествии рассказал ему многое об отце, который уже умер. Многие все еще продолжают поиски.
Важно понимать, что на западе и на востоке Германии было много различий с точки зрения права и официальной политики. В ГДР «дети оккупации» официально не существовали: не велся их учет, о них не говорили. Поэтому и возможности искать своих отцов у таких детей были крайне ограничены — до 1990 года нельзя было подавать запросы в российские архивы. Так что активный поиск там начался позже, чем в старых землях, где уже в 50-е годы проводились кампании о том, например, как интегрировать темнокожих «детей оккупации» в общество.
— Вы описываете, как сами дети находят у себя сходства с отцами и говорят о своем «английском юморе», «плоском русском затылке». Как они относятся к этой части своей идентичности?
— Это невероятно интересный момент, который я не ожидала обнаружить: люди описывают связь или сходство с человеком, которого они никогда не встречали, не только по внешности, но и по характеру. Тот же юмор, например, формируется воспитанием и окружением, но человек ощущает его в себе как черту, связанную с отцом. Так же кто-то говорит о том, что ему нравится «французский образ жизни», что он интересуется модой, парфюмерией — то есть он тоже приписывает себе эти черты, связывая их с родителем.
Есть американская семья детей оккупации, где говорят, что очень привязаны к природе, как и биологический отец, дед, который был солдатом и любил проводить время на природе, а потом эмигрировал на Аляску. Одна моя собеседница поехала реставрировать дома на Урале — потому что ее отец был из России и ей было важно прикоснуться к этой культуре.
— Глава в книге про потомков детей оккупации называется «Дети врага, внуки свободы». Как внуки видят свое прошлое?
— «Дети оккупации» с самого начала хотели рассказывать потомкам о своем происхождении. Они сами установили гораздо более открытую коммуникацию, и ценности в обществе тоже изменились. Для внуков детей оккупации происхождение деда из другой страны не является чем-то негативным. Наоборот, они считают это интересным, ценным, особенным и даже гордятся тем, что они на четверть, например, французы или британцы, открыто обсуждают эту тему.
