Всегда очень интересно и поучительно читать философские труды знаменитых ученых. Обычно в современном обществе ученым доверяют чуть больше, чем «чистым» философам, поскольку наука пользуется безусловным авторитетом. И если знаменитый физик неожиданно признается в своих религиозных взглядах или утверждает что-то совершенно неожиданное, это дает повод серьезно задуматься о некоторых вещах, казавшихся нам абсолютно понятными, пишет Олег Носков, автор статьи на сайте Academcity.
Например, нас со школьной скамьи убедили в том, что наука утверждает сугубо материалистический взгляд на мир, поскольку ученые-де убедительно доказали отсутствие всяких оснований как для религиозной веры, так и для идеализма. Поэтому впору удивиться, что в глазах прославленного физика мир выглядит не столь тривиально, и некоторые основания для идеализма все-таки есть.
Мы уже писали о попытке знаменитого австрийского физика-теоретика Эрвина Шредингера объяснить с позиций квантовой теории феномен жизни. Однако он шел дальше, затрагивая в своих трудах проблему сознания и религиозной веры. Написанные им незадолго до смерти такие работы, как «Разум и материя» и «Квантовый кот вселенной» — это уже стопроцентно философские труды, где автор пытается дать ответ на «большие вопросы» (подобно тому, как это перед смертью попытался сделать Стивен Хокинг).
Шредингер полагал, что наше познание мира продвигается по той колее, которую задали еще древнегреческие натурфилософы. Так, мы пребываем в уверенности, что образ постигаемой реальности основан исключительно на чувственном восприятии, что все события протекают в строго определенной временной последовательности, что пространственная протяженность укладывается в законы евклидовой геометрии. Всё это идет оттуда – от древних греков.
Современный ученый также пребывает в убеждении, что его знания о мире основываются на данных, полученных органами чувств. Мы познаем именно то, что дается нам в опыте. И мы должны быть уверены в том, что мир существует объективно, а не является иллюзией сознания. На этом мировоззренческом фундаменте покоится всё наше естествознание.
Да, собственно, любой из нас, считающий себя здравомыслящим человеком, исходит из того, что реальность как таковая открывается перед нами через чувственное восприятие и существует независимо о того, как мы ее себе представляем. Наша задача – отобразить ее адекватно. И в этом деле опыт является отправной точкой познания.
Однако есть один парадоксальный момент, на который обращает внимание Шредингер. С одной стороны, мы исходим из того, что познание основано на чувственном восприятии. С другой стороны, научные представления о мире лишены всех чувственных качеств. Например, мы видим в природе желтые или красные цвета. Но в научном представлении о природе света никаких желтых и красных цветов нет – есть лишь конкретная длина световой волны, описываемая количественно. То же самое – со звуком, вкусом, запахом, осязанием. Теоретические модели совершенно «бесцветны». Они не отражают ни вкуса, ни запаха. Научное описание мира совершенно не дает той картины, которую мы получаем в опыте посредством органов чувств.
Отметив этот парадокс, Шредингер подводит нас к мысли о том, что теории, построенные на основе фактических наблюдений, не несут не себе отпечатка чувственных качеств (как это представляется многим из нас, когда мы знакомимся с этими теориями из учебников). То есть получается, что прямое восприятие природного феномена не содержит тех физических свойств, которыми оперирует наука. Теоретическая картина базируется на восприятии этого феномена, «она составлена из него, но при этом нельзя сказать, что она его содержит», — отмечает ученый.
Когда, например, мы говорим о физической природе света, мы полагаемся не на то, что мы видим глазами, а исключительно на показания приборов. Глазами, кстати, мы можем воспринимать свет по-разному, и качество цветоощущения «не дает каких-либо намеков на физическое качество – длину волны». Сам по себе цвет, уточняет Шредингер, ничего не говорит о длине волны. Поэтому, для получения научного знания об этом природном феномене, о составлении его объективных характеристик, нельзя допускать вмешательства чувств в процессе рассмотрения таких примеров.
То же самое справедливо и в отношении физиологов. Их описания зрительных или слуховых ощущений не содержат ни малейшего намека на такие ощущения. Любое описание подобного рода, указывает Шредингер, будет вынуждено заканчиваться фразой типа: «Эти нервные импульсы передаются в определенный участок мозга, где они регистрируются как последовательность звуков». Таким же образом обсуждаются ощущения тепла и холода, запаха и вкуса.
По сути, наши ощущения света, звука, запаха и другие невозможно объяснить в рамках объективной картины, имеющейся в распоряжении ученых, включая физиков. Мы можем обсуждать, например, какие нервные волокна возбуждаются в нашем организме и в каком соотношении. Мы могли бы выяснить, какие процессы они вызывают в определенных клетках мозга. Но это все равно ничего не скажет нам о самом ощущении того или иного цвета, звука, запаха. Нет такого нервного процесса, указывает Шредингер, объективное описание которого содержит характеристику «желтый цвет» или «сладкий вкус». Такое положение дел ученый называет странным, поэтому специально его выделяет. Причем, на это обращали внимание еще в античные времена.
Таким образом, наш разум «видит» реальность иначе, чем ее изображают наши чувства. Шредингер допускает, что мир может проявляться и в других формах, которые мы не способны уловить и которые не подразумевают понятий пространства и времени. «Вероятно, — пишет он, — существуют другие формы проявления, отличные от пространственно-временных». На его взгляд это освобождает путь к вере – в религиозном смысле. Так, опыт навязывает нам убеждение, что он не в состоянии пережить разрушение тела, с жизнью которого он связан. Но это не значит, что после жизни ничего нет. «Опыт, отличный от того, который мы знаем, не обязательно должен иметь место в пространстве и времени», — утверждает Шредингер. Размышления, уточняет он, не могут нам гарантировать, что нечто подобное существует. Но они «могут снять явные ограничения, препятствующие этому». Далее он замечает, что известное нам евклидово пространство – не обязательный способ воззрения на мир нашего опыта.
Еще важнее наше современное понимание времени. Шредингер сравнивает наше представление о времени как о последовательной связи событий («до» и «после») с жестоким тираном, навязанным нам извне. На самом же деле выставленное им для нас «расписание» (когда человеку отмерено 70 – 80 лет жизни) не настолько серьезно, как кажется на первый взгляд. По мнению Шредингера, — это самая что ни на есть религиозная мысль. Он ссылается на статистическую теорию времени, которая освобождает нас от «тирании старика Хроноса». «То, что мы сами воссоздали в наших умах, не может иметь, как мне кажется, диктаторской власти над нашим разумом, ни власти над выдвижением его на первый план, ни власти над его уничтожением». Не боясь быть обвиненным в мистицизме, Шредингер открыто заявляет, что физическая теория в ее современном состоянии «определенно предполагает нерушимость Разума временем». В этом плане он вполне допускает, что результаты научных исследований могут принести пользу при выработке разумного отношения «к тем горящим вопросам, которые рано или поздно одолевают каждого».
И напоследок. Шредингер был фактически ровесником знаменитого швейцарского психолога Карла Густава Юнга. В одном месте он приводит цитату из его труда, выражая полное согласие с ее содержанием. Юнг писал следующее: «Вся наука, все же, является функцией души, в которую уходит корнями всё знание. Душа является величайшим из всех чудес космоса, это conditio sie qua non (необходимое условие) мира как объекта. Сильно удивляет то, что западный мир (за очень редким исключением) по-видимому, не ценит этого. Поток внешних объектов познания привел к отходу субъекта всего познания на второй план, часто – в очевидное небытие».
