Приматолог Франс де Вааль полагает, что наш вид больше не развивается. В отличие от обезьян, пишет Идеономика.
Многие полагают, что наш вид по-прежнему эволюционирует, продвигаясь к еще большим высотам, а обезьяны остановились в своем развитии. Как ни странно, возможно, все как раз наоборот. Один из из самых известных в мире приматологов Франс де Вааль в книге «Наша внутренняя обезьяна» объясняет, почему наша эволюция приостановилась, а на приматов действует по-прежнему.
Эволюция действует через выживание особей, которые размножаются лучше других. Пару веков назад это было справедливо и в отношении нашего вида. В неблагоприятных для жизни местах, таких как быстро растущие урбанизированные территории, смертность превышала рождаемость. Это означало, что у кого-то семьи были больше, чем у других, а кто-то вообще не смог завести семью. В наши дни, наоборот, число детей, достигающих 25-летнего возраста, близко к 98%. При таких обстоятельствах у каждого есть возможность оставить свой след в генофонде.
Хорошее питание и современная медицина сняли давление отбора, направляющее человеческую эволюцию. Например, когда-то женщины и дети подвергались серьезному риску во время родов. Отчасти в этом виноваты узкие (относительно крупного черепа) родовые пути, и это означало, что постоянно присутствовало эволюционное давление, способствующее увеличению их ширины. Кесарево сечение все изменило. В США 26% родов проходят с кесаревым сечением , а в некоторых частных клиниках Бразилии доля таких родов достигает 90%. Выживает все больше женщин с узкими родовыми путями, и они передают по наследству этот признак, пару поколений назад гарантированно приводивший к смерти. Неизбежным результатом станет рост количества кесаревых сечений, пока естественные роды не станут исключительным случаем.
Продолжение эволюции требует «плясок смерти» — danse macabre — вокруг тех, кто умирает, не успев произвести на свет потомство. Это все еще может случаться в промышленно развитом мире, например в форме опустошительной эпидемии гриппа. Люди с превосходным иммунитетом выживут и передадут свои гены дальше, как это случилось в XIV в. во время пандемии Черной смерти, которая, по подсчетам, за пять лет убила 25 млн человек в одной только Европе. Некоторые ученые полагают, что это заболевание было вызвано высокозаразным вирусом, подобным возбудителю лихорадки Эбола, который передавался от человека к человеку. Иммунитет к таким вирусам сейчас более широко распространен в Европе, чем в других частях света, — возможно, благодаря именно этому масштабному эпизоду естественного отбора.
Мы также можем ожидать рост устойчивости к вирусу иммунодефицита человека (ВИЧ , HIV) в Африке южнее Сахары, где им заражены около 10% населения. Известно, что небольшое число людей устойчиво к этой инфекции, а у некоторых не развивается синдром приобретенного иммунодефицита (СПИД, AIDS), даже если они заражаются. Они будут передавать свои гены по наследству, пока их потомки не заполнят весь континент. Однако этот процесс будет завершен только после огромных человеческих потерь. Дикие шимпанзе Африки, вероятно, уже прошли через это: они являются носителями близкого вируса иммунодефицита обезьян (ВИО, SIV) без каких-либо пагубных последствий.
Помимо эволюции иммунитета, которая, скорее всего, будет продолжаться, не ясно, какие генетические изменения мы еще можем ожидать у нашего вида. Возможно, человечество достигло, скажем так, вершины своего биологического развития, которую мы не сможем превзойти, пока не введем целенаправленные программы размножения (надеюсь, этого никогда не случится). Несмотря на такие странные книжки, как «Премия Дарвина» (Th e Darwin Awards), описывающие людей, исключивших себя из генофонда в результате невероятно глупых действий, несколько таких инцидентов не улучшат человеческий род. Пока нет связи между интеллектом и числом детей, которых люди производят на свет, размер человеческого мозга останется таким же, как сейчас.
А как насчет культуры? Когда культурные изменения шли медленно, человеческая биология за ними успевала. Некоторые культурные и генетические признаки передавались вместе — этот феномен известен под названием «двойная наследственность». Например, наши предки стали усваивать лактозу , когда начали заниматься скотоводством. Любой детеныш млекопитающих способен переваривать молоко, но обычно необходимый для этого фермент перестает вырабатываться после отлучения от груди. У людей это происходит примерно с четырехлетнего возраста. Те, кто не может усваивать лактозу, страдают от диареи и рвоты всякий раз, как выпьют свежего коровьего молока. Это изначальное состояние нашего вида, и оно типично для большинства взрослых людей всего мира. Только потомки скотоводов, такие как жители Европы и зависимые от молочной пищи африканские пастухи, способны усваивать из молока витамин D и кальций. Этому генетическому изменению около 10 000 лет — именно тогда впервые были одомашнены коровы и овцы.
Однако нынешнее культурное развитие происходит слишком быстро, чтобы биология могла за ним угнаться. Нажимание на кнопки мобильного телефона вряд ли сделает наши пальцы длиннее. Наоборот, мы придумали гаджеты, приспособленные для тех пальцев, которые у нас есть сейчас. Мы стали специалистами по изменению среды под себя. Поэтому я не верю в продолжающуюся эволюцию человечества — уж точно не в смысле влияния на физический облик и поведение. Мы устранили единственный рычаг, посредством которого биологические факторы могли нас модифицировать: неодинаковые возможности размножения.
Непонятно, будет ли продолжаться эволюция человекообразных обезьян, хотя они по-прежнему подвергаются реальному давлению факторов среды. Проблема состоит в том, что это давление слишком сильное и почти не оставляет им шансов: на самом деле они балансируют на грани вымирания. Многие годы я цеплялся за идею, что если сохранять в мире обширные участки дождевых лесов, то обезьяны всегда будут жить бок о бок с нами. Но теперь я стал пессимистом. Из-за масштабного разрушения естественных местообитаний, крупных пожаров, нелегальной охоты, торговли мясом лесной дичи (люди в Африке на самом деле едят обезьян) и в последнее время — из-за вируса Эбола, прокатившегося по обезьяньим популяциям, в дикой природе осталось, наверное, не более 200 000 шимпанзе, 100 000 горилл , 20 000 бонобо и столько же орангутанов. Если вам такое количеством обезьян кажется огромным, сравните эти цифры с числом их врагов — людей, которых больше 6 млрд. Это неравная битва, и предсказывают, что к 2040 г. исчезнут практически все места, пригодные для обитания человекообразных обезьян.
Мы, люди, многое потеряем, если не сумеем защитить наших самых близких родственников, с которыми у нас общие почти все гены и которые лишь незначительно отличаются от нас. Если мы позволим им исчезнуть, то с таким же успехом мы можем позволить исчезнуть и всем остальным живым существам, и тогда идея о том, что мы — единственный разумный вид на планете, превратится в самосбывающееся пророчество. Хоть я всю свою жизнь изучал человекообразных обезьян в неволе, но достаточно видел их и в дикой природе, чтобы чувствовать, что жизнь этих существ там — их достоинство, неразрывная связь с местообитанием, роль, которую они играют в природе, ничем не восполнима для человека. Потеря всего этого будет означать для нас потерю огромной части самих себя.
Дикие популяции человекообразных обезьян бесценны, когда дело касается изучения нашей прошлой эволюции. Например, мы очень плохо понимаем, почему бонобо и шимпанзе так отличаются друг от друга. Что произошло 2,5 млн лет назад, когда их ветви разделились? Была ли предковая человекообразная обезьяна больше похожа на шимпанзе или на бонобо? Мы знаем, что сейчас бонобо, в отличие от шимпанзе, обитают в местах, более богатых пищевыми ресурсами, таких, которые позволяют кормиться вместе смешанным группам из самок и самцов. Это способствует бóльшему социальному взаимодействию, чем у шимпанзе, которые в поисках пищи разделяются на небольшие партии. Такое «сестринство» среди неродственных друг другу самок, характерное для бонобо, не было бы возможно без постоянных и обильных источников пищи. У бонобо есть доступ к огромным плодовым деревьям, на которых могут прокормиться много особей сразу, также они питаются травянистыми растениями, в обилии встречающимися в нижнем лесном ярусе. Поскольку те же самые растения являются основой рациона горилл, высказывались предположения, что полное отсутствие горилл в местах обитания бонобо сыграло для последних положительную роль, оставив им нишу, закрытую для шимпанзе, конкурирующих в своем ареале с гориллами за источники пищи.
У бонобо есть еще одна интересная черта, свойственная и нам: они тоже «вечно молодые» приматы. Явление «неотении», или ювенилизации (то есть задержки развития, ведущей к сохранению детских или даже эмбриональных признаков у взрослых особей), в приложении к нашему собственному виду рассматривается с тех пор, как голландский анатом сделал в 1926 г. шокирующее заявление: Homo sapiens выглядит как плод примата, достигший половой зрелости. Стивен Джей Гулд считал сохранение детских черт уникальной особенностью человеческой эволюции. Он не знал о бонобо, у взрослых особей которых сохраняется небольшой округлый череп детеныша шимпанзе, а также белый пучок шерсти на месте хвоста — шимпанзе их утрачивают с пятилетнего возраста. Голоса взрослых бонобо такие же высокие, как у детенышей шимпанзе, бонобо всю жизнь сохраняют игривость, и даже фронтально ориентированная вульва самок считается неотеническим признаком, также присутствующим у нашего собственного вида.
Человеческая неотения проявляется в нашей безволосой коже и, особенно, в шарообразном черепе и плоском лице. Взрослые люди внешне очень похожи на совсем юных человекообразных обезьян. Неужели венец творения — результат приостановки в развитии? Нет сомнений, что наш успех как вида связан с тем фактом, что мы переносим изобретательность и любознательность юных млекопитающих во взрослую жизнь. Нас назвали «человек играющий» —Homo ludens. Мы играем до самой смерти, мы поем и танцуем и наращиваем знания, читая научно-популярную литературу и посещая университетские занятия для пожилых людей.
Нам необходимо оставаться молодыми душой. Учитывая, что человечество не может возлагать надежды на продолжение биологической эволюции, приходится отталкиваться от существующего обезьяньего наследия. Поскольку мы весьма нежестко запрограммированы и хлебнули эликсира юности, который преподнесла нам эволюция, это наследие необыкновенно богато, разнообразно и обеспечивает нам широчайшие возможности для приспособления.
