COVID-19 по-прежнему лечат только как острое заболевание. Это неверно – утверждает в интервью профессор Брэндан Дилейни, пишет ipg-journal.io.
Что мы знаем о длительном ковиде, его симптомах и долгосрочном влиянии на здоровье? Чем это отличается от других вирусных инфекций?
Давайте вспомним, как мы начали осознавать, что COVID-19 – не просто острое заболевание. Мы об этом узнавали из опыта людей, которые заболели во время первой волны, начиная с марта 2020 года.
На самом деле это в некоторой степени связано с моим личным опытом: я достаточно легко перенес COVID-19 в середине марта, а заразился за неделю до того, как в Великобритании объявили карантин. Я довольно быстро поправился и уже через две недели хорошо себя чувствовал. На следующий день после выздоровления я отправился проехаться на велосипеде. Проехал около 55 километров, а вернувшись, чувствовал себя замечательно. Но на следующий день меня как будто поезд переехал. У меня снова поднялась температура и не хватало воздуха.
После этого еще два месяца я совсем ничего не мог делать. К июню я кое-как выбрался на работу. И даже тогда я все еще не мог полностью к ней вернуться. Я шесть недель работал лишь частично, все еще из дома – проводил встречу длительностью один час, а потом еще час лежал. В это время я списывался с людьми на форумах, на Facebook, Twitter, и спрашивал: почему нам не становится лучше? Примерно в то же время итальянская ученая Элиза Перего создала термин «длительный ковид» (Long Covid). Ранее официальная версия заключалась в том, что COVID-19 – заболевание продолжительностью две недели, и все. Совершенно очевидно, что у многих людей ситуация совершенно иная.
Что известно сейчас, спустя почти 21 месяц после начала пандемии?
Думаю, у нас есть довольно четкое представление о рисках. Если спросить у людей, перенесших коронавирус, как они себя чувствуют через четыре недели после начала симптомов, примерно половина скажет, что еще не поправились. Они скажут, что у них есть некоторые симптомы, наиболее частые из которых – постоянная одышка и усталость. К 12 неделям примерно у 10 процентов пациентов, у которых был COVID-19, все еще имеются по крайней мере три симптома, и половина из них еще недостаточно здорова, чтобы вернуться к работе и обычной жизни. Через три месяца эта цифра составляет около пяти процентов.
Играет ли вакцинация какую-либо роль в предотвращении длительного ковида или снижении вероятности заражения?
В лучшем из последних исследований, опубликованном в British Medical Journal, говорится, что вакцинация вдвое снижает вероятность длительного ковида. Однако полностью она его не предотвращает. У нас примерно 10 процентов населения с ним столкнулось, и у половины из них этот синдром все еще не прошел.
Таким образом, при помощи вакцинации это количество можно сократить вдвое, и соответственно, если быть оптимистами, получится 2-3 процента. Звучит не слишком устрашающе. Здесь можно переформулировать, как это делают в политических нарративах, и сказать, что 97-98 процентов людей, переболевших COVID-19, не станут жертвами длительного ковида, если они вакцинированы. Это, конечно, хорошо. Но если вы относитесь к пострадавшим 2-3 процентам, то речь идет о молодых людях на пике трудовой жизни, у которых возникло серьезное хроническое заболевание.
Исследование, проведенное в Великобритании в начале этого года, показало, что более 2 млн человек в Англии так или иначе пострадали от длительного ковида. Это три процента населения. Исследование, проведенное в США, показало, что 25 процентов людей, переболевших COVID-19, перенесли длительный ковид в той или иной форме. На момент исследования их было 9 млн человек в США. Эти люди остаются невидимыми в публичных обсуждениях – это словно вторая пандемия, о которой никто не говорит. Как решать данную проблему и в сфере здравоохранения, и в социальной сфере?
Это не должно нас удивлять. Все пандемии приводят к долгосрочным последствиям для здоровья некоторых людей. Если вспомнить дедушку пандемий, испанский грипп 1918 года, у нас впоследствии были пациенты с летаргическим энцефалитом и синдромом Паркинсона. Также наблюдались долгосрочные последствия Эболы, Зика и ряда других вирусных заболеваний.
С политической точки зрения было бы наивно полагать, что SARS-CoV-2 будет отличаться от других инфекций. К сожалению, в истории есть много примеров людей, у которых после вирусного заболевания возникли серьезные осложнения, на которые никто особо не обращал внимания. Справедливо сказать, что биомедицинские исследования в целом привлекают мало внимания только потому, что в этой области трудно получить финансирование.
Более того, эту нишу заняли психиатры и психологи. Разумеется, называть болезнь с четкими биологическими факторами психологической и лечить ее только с этой точки зрения – ошибочно и вредит многим пациентам. Руководство по миалгическому энцефаломиелиту / синдрому хронической усталости Национального института здравоохранения и повышения квалификации Великобритании как раз недавно изменилось после долгих споров и 15 лет работы с группами пациентов. И между этими двумя состояниями много общего.
У SARS-CoV-2 могут быть специфические особенности, касающиеся биологического воздействия на организм и рецепторов, которые он использует. Также появляется все больше подтверждений тому, что его вызывает постоянное воспаление эндотелия кровеносных сосудов. Это происходит по всему телу и влияет на все системы органов. Некоторые свежие данные указывают на то, что это воспаление сосудов вызывают крошечные сгустки крови.
Будем надеяться, что более пристальное внимание к биологическим исследованиям поможет различным пациентам с вирусными заболеваниями.
Понимают ли правительства, что COVID-19 – не только краткосрочное и острое, но и хроническое заболевание?
Надо сказать, по крайней мере, в случае Великобритании, что правительства, лоббистские группы и правые СМИ довольно активно продвигают идею, что долгосрочного ковида на самом деле не существует.
Они предположили, что это в основном психологическое заболевание, которое поражает преимущественно женщин среднего возраста. Возможно, это климакс. Может, тревожность. Может, последствия карантина. И на таком фоне продолжаются все эти негативные разговоры. Я видел интервью с Робертом Дингуоллом, членом JCVI, комитета по вакцинации в Великобритании, медиком-социологом на пенсии. В интервью он так и сказал: «Ну это же не по-настоящему?»
Он относится к группе, которая в течение всей пандемии приуменьшала последствия коронавируса. Нам следует знать, что существует большая группа пациентов и немало ученых, которых интересует это заболевание. Но при этом есть и тяга к приуменьшению, подобно тому как приуменьшают последствия коронавируса в целом.
Похоже, речь идет о выборе «науки», которая соответствует тем или иным политическим целям. На мой взгляд, это пересекается с другим консервативным тезисом об экономике. От Эммануэля Макрона и немецких консерваторов мы слышали, что, поскольку мы накопили так много государственного долга, чтобы поддерживать экономику на плаву во время локдауна, мы должны продлить рабочие часы, чтобы снизить долг. И это вместо того, чтобы защищать здоровье тех, кто пострадал от COVID-19 или длительного ковида, а также рабочих в общем. Похоже, мы не сделали никаких выводов и просто хотим вернуться к тому, как было раньше, или сделать еще хуже.
Я полностью с вами согласен. Я принимаю много пациентов и хочу привести два примера того, как это может повлиять на жизнь людей.
Конечно, дети реже заражаются COVID-19, чем взрослые. Но представьте, что вам 17 лет и вам скоро сдавать выпускные экзамены, а вашу жизнь перевернуло заболевание, из-за которого становится очень сложно думать. Как только вы вернетесь в школу, вам снова станет хуже, и вы еще две недели проваляетесь дома в кровати. Это те случаи, для которых нужна особая поддержка.
Я слышал истории о том, что школам позволяют делать «поблажку» на 5 процентов, то есть преподаватели могут ставить оценку на 5 процентов выше по результатам экзамена. Но при этом длительный ковид не относится к исключениям, которые позволяют пересдать экзамен в следующем году. Я говорю родителям: «А если бы у ребенка был мононуклеоз?». Мы знаем, что это заболевание длится месяцами, и часто дети целый год пропускают школу. Но в случае длительного ковида такого восприятия нет.
Еще у меня есть пациентка, которая работает в крупном супермаркете. Ее работодатель, наоборот, проявил себя с самой лучшей стороны. У нее типичное течение длительного ковида, когда сильно учащается пульс при наименьшей нагрузке. Мы называем этот излечимый набор симптомов синдромом постуральной ортостатической тахикардии. Это одна из основных составляющих длительного ковида. Теперь ей позволяют выполнять работу в течение 40 минут – раскладывать товар на полки. Потом она идет пол часа полежать. Ей просто немного продлили рабочий день. Она очень серьезно относится к работе. Это и благодаря гибкому отношению работодателя, и из-за необходимости выживать. Диагностировав синдром постуральной ортостатической тахикардии и назначив соответствующее лечение, я смог значительно облегчить ее симптомы.
Врачи настаивают, что нужно признавать излечимые модели симптомов у пациентов, переболевших коронавирусом, и назначать лечение. От этой проблемы уже никуда не деться. Число заболевших растет, сейчас в Европе длится зимняя волна, так что в начале следующего года нас ожидает немало нездоровых людей. Последствия будут большие. И что еще больше подорвет ту самую экономику: тысячи рабочих, которые не смогут вернуться и работать продуктивно в течение нескольких месяцев, или простые вещи, такие как работа из дома, когда это возможно, тестирование, социальное дистанцирование, ношение масок?
Тогда мне интересно, каким может быть долгосрочное политическое и структурное решение для тех рабочих, которые страдают от длительного ковида, как в приведенных вами примерах?
Для начала его нужно признать хроническим состоянием. Нужны также последовательные рекомендации по охране труда, учитывающие как долгосрочные эффекты, так и медленное, долгосрочное восстановление.
Со стороны работодателей нужна гибкость – и относительно того, какую работу могут выполнять люди, и относительно того, что их возможности со временем могут измениться. Кто-то может вернуться к выполнению предыдущего объема работы, а затем ему понадобится несколько недель перерыва, если здоровье снова пошло на ухудшение. Обеспечение такой гибкости для сотрудников действительно необходимо для предотвращения долгосрочного вреда людям.
Если человек откладывает длительный больничный и не может вернуться к гибкому графику работы, то он находится в финансово невыгодном положении. Затем из-за работы и финансового положения начинают проявляться беспокойство, тревога, бессонница, что еще больше ухудшает состояние.
Перед нашим интервью я вспомнил начало пандемии и то, как прогрессивный сектор общества возлагал большие надежды на то, что мы переосмыслим важность работы по уходу, работы, связанной со здоровьем, стратегически важных рабочих, необходимости сильных общественных услуг. Но глядя, например, на предложенный законопроект о Национальной службе здоровья в Великобритании, мы, кажется, движемся в противоположном направлении. Вы скорее пессимистичны или оптимистичны?
Разумеется, есть группа людей, которая не упустила возможности заработать на пандемии. И многое из этого было мошенничеством. Я все еще надеюсь, что в конце концов эти факты станут широко известны.
С макроэкономической точки зрения проблема состоит в том, что значительная часть общества функционирует на принципе выплаты ренты, в том числе и за коммерческую недвижимость. Таким образом, цель заключается в том, чтобы люди ездили на работу в центр, и все услуги и строительство были сосредоточены там.
Люди совершенно справедливо спрашивают: «Зачем мне тратить 15 часов в неделю, чтобы ездить на работу?». На самом деле гораздо лучше и продуктивнее использовать технологии для работы дома, тратя меньше времени и денег на поездки. Но политическая повестка призывает всех перестать лениться и вернуться в офис.
Реструктуризация этой системы включает в себя реструктуризацию функционирования капитала и рентабельности инвестиций. Для этого потребуется очень сильный импульс и много долгосрочных усилий. Это также, безусловно, должно быть связано с экологически чистым восстановлением после пандемии и снижением потребления энергии. Но для этого нужна политическая воля и координация, а также объединение всех этих вопросов, касающихся справедливости, равноправия, общественных услуг, прозрачности в политике, зеленой политики, баланса между работой и личной жизнью. И задача прогрессивных партий – собрать воедино всю эту масштабную повестку дня.
