Мне понадобилось порядка 20 лет жизни, чтобы постепенно понять, что империя — всегда империя. И внутри империи ее всегда называют братским союзом народов и территорий. Мы недавно праздновали День независимости. Я считаю, если уж называть все своими именами, это квазинезависимость. Потому что страны Центральноазиатского региона по-прежнему зависят от России и экономически, и политически. И не дай бог, чтобы это было проверено на практике. Но я уверен, что и в военном отношении тоже. Чем это объясняется? Об этом в интервью известный российский и кыргызский актер, фильмография которого составляет более 70 фильмов, режиссер и сценарист Азиз Бейшеналиев.
Тем, что вся номенклатурная государственная верхушка этих стран — все те же бывшие коммунисты и комсомольцы, которые всю жизнь росли и жили, ориентируясь на Москву, на ЦК. Изменения сознания у этих людей не произошло, а государственный курс все-таки зависит от воли тех, кто этот государственный аппарат возглавляет. До настоящей деколонизации здесь еще как минимум два поколения. Я не считаю себя в этом плане оптимистом.
Ratel.kz опубликовал самые интересные фрагменты, полную версию интервью можно посмотреть на Youtube канале Commutator.
“Если бы не внутренние узбекские барьеры, история трех кыргызских революций очень здорово прослеживалась бы в моей собственной жизни”
— Вы родом из Кыргызстана, живете и работаете в Алматы, жили и работали в России. Кто вы? Как себя идентифицируете?
— Я недавно гостил у мамы. До этого не виделись 12 лет. Я ей сказал, что хорошо понимаю, как много во мне разных кровей, но ощущаю и воспринимаю себя кыргызом. Уверен, что большинство моих земляков-кыргызов имеют ко мне очень большие претензии: я не знаю язык и национальные традиции, практически не жил в Кыргызстане, если не считать первых полутора лет после рождения и последних двух лет школы, которую закончил в Быстровке. И я прекрасно отдаю себе отчет, что в моих менталитете и темпераменте много и узбекского, и туркменского. Дальше по восходящей линии со стороны мамы — татарская и башкирская кровь. Тем не менее все-таки чувствую себя кыргызом. До отъезда в Москву в 1997 году, тогда мне было 26, практически всю жизнь прожил в Центральной Азии: Туркменистан и Узбекистан, а два последних школьных года — Кыргызстан, Ташкент. Я немножко отделяю Ташкент от Узбекистана, потому что столица — это все-таки не страна целиком. Последние восемь лет живу в Казахстане. Имея возможность в течение жизни наблюдать некоторую разницу этнического менталитета и темперамента разных народов, среди которых я жил, понимаю, что все же ближе к кыргызам. Внутри меня существует некий, как говорил БГ, “тайный узбек”, который останавливает мои бурные пассионарные кыргызские проявления. Все-таки меня с раннего детства воспитывала бабушка-узбечка. Это как чип, вживлено в меня давно. И если бы не эти внутренние, такие вежливые узбекские барьеры, думаю, история трех кыргызских революций очень здорово прослеживалась бы в моей собственной жизни и в отношении с людьми. Буквально вчера жена сказала, что некоторые друзья считают меня человеком, которого лучше не злить. Я думаю, почему? Я же вроде интеллигент, вежливый, но кровь — не картошка, не выкинешь в окошко.
“Бьют не по фамилии и не по паспорту, бьют по лицу”
— Вы же не рядовой человек, в 26 лет уехавший на заработки в Москву. Вы сын знаменитого отца. Вы были достаточно высоки по положению в обществе. Семья не обычная, не рядовая… Попасть в Москву и доказывать там ежедневно, что ты человек, потому что не похож на русских людей, которые считают себя главными. Как это было? Вы прожили там 18 лет. Это подвиг?
— Положение семьи, значение родственников и так далее — все это работает, когда ты этим пользуешься, когда семья оказывает тебе какую-то поддержку, помощь. У меня ничего этого не было. Во-первых, отец не умел решать вопросы с “черного хода”. Во-вторых, я не умел об этом просить. В-третьих, мне это в голову вообще не приходило. Поэтому все, что вы говорите о моей какой-то там исключительности среди остальных гастарбайтеров, на самом деле ничего этого не было. Я был один из десятков тысяч азиатов, приезжающих в Москву в совершенно таких же условиях, в таком же положении. Поэтому, как это говорится, бьют не по фамилии и не по паспорту, бьют по лицу.
Однажды я попросил отца помочь мне, когда приехал в 1997 году поступать. Был уверен, что актерское образование, которое перед этим получил в Ташкенте, принципиально ничего не стоит. Единственное стоящее актерское образование в бывшем Союзе можно получить только в Москве. Я ехал за этим. Когда никуда не поступил, решил, что актера из меня не выйдет. Нужно было искать работу, чтобы вытащить семью, тогда у меня была первая семья — супруга и ее девятилетний сын, которого я усыновил. Понятия не имел, как и где искать работу в Москве. Как раз в это время там проездом был отец. Я попросил его о помощи и протекции. Он позвонил Кончаловскому, тот назначил мне встречу. Я пришел к нему побеседовать и попросить помочь с поиском работы. Тогда в конце разговора в первый раз услышал популярную московскую формулу: “Мы вам позвоним”. Этого было достаточно, чтобы понять: в моем случае помощь семьи не работает. Был один момент, на самом деле очень важный — моя фамилия. В начале нулевых, когда меня стали приглашать на съемки в московский кинематограф, там работало очень много людей, знавших моего отца. Его фамилия была на слуху. Поэтому среди прочих равных, когда на одну роль приглашали 3-4 актера-азиата, моя фамилия привлекала внимание, и это вызывало повышенный интерес к тому, что я делал на кастинге. А дальше нужно было отрабатывать этот аванс.
До настоящей деколонизации еще как минимум два поколения
— Вы сказали, что вернулись из Москвы, отогрелись в Алма-Ате и двинулись дальше. Это очень похоже на проявление деколонизации сознания, о которой сейчас многие говорят. То есть возможность посмотреть со стороны, где ты был и в каких условиях существовал, и поменять свое отношение к этому. Сейчас здесь, в Казахстане, очень острая и такая рефлексирующая история деколонизации. Вы про нее когда-нибудь думали в таких терминах и о том, что вы видели мир так, а он оказался совсем другим?
— Я помню, мне было 17, когда я впервые читал ШВЕЙКА. Меня поразила сцена драки между солдатами-чехами и солдатами-венграми. Гашек их называет исключительно мадьярами. У нас в школе Австро-Венгерская империя называлась Лоскутной, потому что была сшита из различных завоеванных территорий и народов. В этой армии солдаты Чехии дерутся с солдатами-венграми, разнимать их прибегает офицер-венгр, который кричит солдатам об интернациональном братстве и прочем. Я подумал, что за бред? Интернациональное братство у нас в Советском Союзе. Мы все про это знаем. Австро-Венгрия — лоскутная империя, совершенно нежизнеспособное имперское образование. И это был первый гвоздь сомнения, который мне засел в голову: а может, у нас тоже так? Мне понадобилось порядка 20 лет жизни, чтобы постепенно понять, что империя — всегда империя. И внутри империи ее всегда называют братским союзом народов и территорий. Мы недавно праздновали День независимости. Я считаю, если уж называть все своими именами, это квазинезависимость. Потому что страны Центральноазиатского региона по-прежнему зависят от России и экономически, и политически. И не дай бог, чтобы это было проверено на практике. Но я уверен, что и в военном отношении тоже. Чем это объясняется? Тем, что вся номенклатурная государственная верхушка этих стран — все те же бывшие коммунисты и комсомольцы, которые всю жизнь росли и жили, ориентируясь на Москву, на ЦК. Изменения сознания у этих людей не произошло, а государственный курс все-таки зависит от воли тех, кто этот государственный аппарат возглавляет. До настоящей деколонизации здесь еще как минимум два поколения. Я не считаю себя в этом плане оптимистом.
Каждый заботится о своих детях
— А как вести себя индивидуумам в этой истории? Как вы живете? С такой картиной мира?
— Возможно, сверхзадача индивидуума в этой ситуации – спасать своих детей. Вы меня назвали бунтарем. Может быть… Но я не из тех бунтарей, которые понимают, что сейчас мы поднимемся бунтовать. Это выбор из двух зол. Потому что любые оттепели или либерализации происходили после смерти диктатора, и то не всегда. Испания не сразу стала демократической страной после того, как Франко спокойно умер в своей постели. Португалия — то же самое после смерти Салазара. Ситуации, когда диктатора убивают внешние силы — ГИТЛЕР, САДДАМ, КАДДАФИ и так далее, на мой неискушенный взгляд не историка, представляются мне исключениями из общего правила. Чаще помирает диктатор, а потом, может быть, что-нибудь меняется, но, как правило, не в нашем королевстве. Потому что у нас умирает один диктатор, и вместо него, как у Шварца, появляется другой дракон. Причем он вырастает даже не из Ланселота, а из приближенных. Детеныши. Каждый заботится о своих детях. И дракон тоже.
Я стар. Я суперстар
— Многие говорят о новой волне — кинобуме в Казахстане. Появились молодые люди с амбициями, западным образованием, другой картинкой, другой “насмотренностью”. Вы это ощущаете или нет? Кто вам сейчас особенно интересен из новых молодых?
— На моей памяти это уже второй раз, когда приходит очень много молодых киношников. И тут я понимаю, насколько я уже стар, супер стар. И, конечно, каждый раз это вселяет новые надежды. Это цикличность развития профессионального сообщества. Маятник, который не дает полностью заглохнуть процессу. В любом случае это хорошо. В 2014 году я познакомился с Адильханом ЕРЖАНОВЫМ и с тех пор испытываю огромное к нему уважение, в первую очередь как к человеку, потому что мы с ним познакомились, будучи в жюри студенческого кинофестиваля “Бастау”. Тогда я еще совершенно ничего не знал о его творчестве. Меня поразило достоинство, с каким он держится и ведет себя. Простота и достоинство вместе взятые. Если когда-нибудь Адильхан захочет, чтобы я мог быть полезен в его работах, сочту это за честь. Очень интересно работать с молодым режиссером Олжасом Ибраев. На сегодняшний день у нас уже было четыре проекта. Дима КРЫКБАЕВ, на мой взгляд, потрясающий парень, совершенно уникальный и как человек, и как художник, и как профессионал.
