От уровня консолидации и сплоченности элиты зависит стабильность как отдельно взятого государства, так и региона в целом, пишет политолог Осинина Дарья.
Центральная Азия на протяжении всего своего существования являлась стратегически важным регионом, чему способствовали уникальный логистический потенциал, а именно расположение транзитных и коммуникационных путей, и богатая ресурсная база.
Распад Советского Союза и появление молодых независимых государств, находящихся в поиске новой государственной идентичности, активизировали роль внешних акторов в регионе. Однако приход к власти сильных партийных функционеров в конце 1980-х гг. в лице Н. Назарбаева, И. Каримова и С. Ниязова, сумевших удержать свои аппаратные позиции после распада Союза и сформировать государственные системы на подвластных им территориях, на время стабилизировал ситуацию в регионе.
Но стартовавшие процессы транзита власти привели к активизации внешних сил в Центральной Азии, к примеру, в ноябре 2016 г. состоялся визит первого заместителя помощника государственного секретаря США по Южной и Центральной Азии Уильяма Тодда.
Так, 02.09.2016 в связи со смертью И. Каримова, «тяжеловеса» Центрально-Азиатской политики, стартовал транзит власти в Узбекистане. А в марте 2019 года был запущен процесс «управляемой» передачи власти в Казахстане.
И, если модель транзита власти, осуществившаяся в Узбекистане не нова для региона – смерть сильного лидера и борьба потенциальных преемников за президентское кресло, то процессы, запущенные Н. Назарбаевым в Казахстане по плавной передаче власти, являются своеобразным экспериментом для всей Центральной Азии.
Надо понимать, что транзитные процессы всегда потенциально могут привести к разбалансировке системы и переигрыванию существующих «правил игры», а значит и к потере стабильности. Особенно это актуально для персонифицированных режимов, к коим относятся режимы в Казахстане, Узбекистане, Таджикистане и Туркменистане, где вся вертикаль власти завязана на одного конкретного человека.
В результате, встает вопрос, насколько, на сегодняшний день, устойчивы политические системы Центрально-Азиатских государств, как к внутренним вызовам, так и к давлению внешних сил? На мой взгляд, качественным показателем стабильности политической системы любого современного государства является способность элиты к консолидации, когда это необходимо, т.е. способность к так называемому внутриэлитному консенсусу, достигаемому как между представителями различных элитных групп, так и внутри каждой элитной группы.
И тут, конечно, нужно отметить, что внутриэлитного консенсуса в абсолютном понимании не бывает, элита как таковая не гомогенна, она состоит из различных групп, имеющих свои интересы, конкурирующих друг с другом за властные рычаги, за доступ к ресурсной базе. Однако повторюсь, стремление к этому консенсусу демонстрирует степень устойчивости всей политической системы.
Так, анализируя современные Центрально-Азиатские государства, можно выделить три реализующихся модели внутриэлитного консенсуса, которые отличаются друг от друга доминирующими принципами рекрутирования элиты.
А, учитывая, что традиционные структуры в Центрально-Азиатских обществах, играют важную, если не ключевую роль, то при анализе политических раскладов их необходимо обязательно учитывать.
Модель 1 (Узбекистан) – силовой консенсус
В Узбекистане данная модель окончательно оформилась после 2005 г., т.е. после Андижанских событий. Именно с этого периода ключевую роль в поддержании внутриэлитного баланса сил стала играть Служба национальной безопасности Республики Узбекистан (с 14.03.2018 Служба государственной безопасности), с 1995 г. по 31 января 2018 г. возглавлял которую Р. Иноятов.
Его возвышение предопределили «уход» с политической арены республики влиятельного министра внутренних дел Закира Алматова, а также прошедшая после 2005 г. «зачистка» наиболее радикальных представителей Ферганского клана. Все это вкупе с жесткой клановой политикой, выстраиваемой И. Каримовым, требовало поддержки силовиков.
В итоге, Р. Иноятов, сыгравший ключевую роль в наведении порядка после Андижанских событий, стал «правой рукой» И. Каримова. Вместе с ростом аппаратных позиций Р. Иноятова выросла и роль силовиков в системе власти, которые содействовали жесткой клановой политике президента. Так, задача Иноятова стала заключаться в поддержании баланса сил между двумя крупными кланами – Самаркандским и Ташкентским, конкуренция между которыми шла еще с советских времен, и между их лидерами Ш. Мирзиёевым и Р. Азимовым.
Р. Азимов – лидер Ташкентского клана – контролировал финансово-экономический сектор республики, будучи сначала министром экономики (2003 г. – 2005 г.), а потом министром финансов (2005 г. – 2016 г.). Также с декабря 2007 г. он стал первым заместителем председателя Кабинета министров республики Узбекистан.
Поддержку Р. Азимову оказывал еще один влиятельный представитель Ташкентского клана К. Бердиев, с сентября 2008 г. назначенный И. Каримовым министром обороны республики (в должности до 4 сентября 2017 г.).
В то же самое время, Ш. Мирзиёев – лидер Самаркандского клана, с декабря 2003 г. по декабрь 2016 г. занимал пост премьер-министра республики.
Важно отметить, что с 2003 г., после поправок в Конституцию, Кабинет министров стал подчиняться премьер-министру республики, до этого он подчинялся непосредственно президенту. Соответственно, первым «самостоятельным» премьер-министром республики можно считать именно Ш. Мирзиёева.
Подобная модель силового консенсуса прошла проверку в 2016 г., когда после смерти И. Каримова 02.09.2016 был запущен процесс транзита власти, прошедший бескровно.
И.о. президента, согласно Конституции, стал сначала спикер Сената Н. Юлдашев, взявший впоследствии 08.09.2016 самоотвод (не прописанный в Конституции Республики). После и.о. президента стал Ш. Мирзиёев, победивший в декабре 2016 г. на выборах президента Узбекистана, тем самым получив легитимную поддержку населения.
Несмотря на имеющиеся амбиции Р. Азимова, никаких волнений и передела власти не было, благодаря установленным «правилам игры», четко поддерживаемым силовиками.
После этого и по настоящее время идет процесс формирования новой команды политико-управленческой элиты, т.е. идет процесс перехода власти от «каримовской команды» к «мирзиёевской», которая находится в стадии формирования. Силовики продолжают играть важную роль в системе власти и содействовать этому переходу.
Так, на пост первого заместителя председателя Службы государственной безопасности (СГБ) РУ, правопреемницы СНБ, был назначен Батыр Турсунов – отец Ойбека Турсунова, зятя главы государства.
Т.е. акторы в ключевом силовом ведомстве поменялись на доверенных и лояльных Ш. Мирзиёеву лиц, но роль силовиков осталась прежней. Они содействуют поддержанию стабильности и внутриэлитного консенсуса. А, учитывая, что Узбекистан – самая густонаселенная республика в Центральной Азии, сохранение стабильности в ней крайне важно, так как любые волнения могут потенциально привести к росту миграции.
Более того, Узбекистан – это государство, которое в последние годы придерживалось принципа многовекторности во внешней политике, не допуская перекосов в пользу какого-то одного внешнего актора. Изменение внутреннего баланса сил, может привести к смене внешнеполитических ориентаций, и как следствие – к смене баланса сил в регионе.
Модель 2 (Казахстан) — семейно-родственный консенсус
Обращаясь к модели внутриэлитного консенсуса, реализуемой в Казахстане, нужно сразу отметить, что уход Н. Назарбаева с поста президента республики на обозначенные в последние двадцать пять лет «правила игры» никак не повлиял.
Современная структура власти в Казахстане может быть представлена в виде структурно-иерархической пирамиды власти: на вершине находится Елбасы; к группам влияния первого уровня относятся члены его семьи и ближайшее окружение (группа Дариги Назарбаевой, группа Т. Кулибаева (муж Динары Назарбаевой, второй дочери Президента), группа Казкоммерцбанка, «Евразийская группа», группа Б. Утемуратова, группа К. Масимова, группа К.-Ж. Токаева); ко «второму уровню» — финансово-промышленные группы, образовавшиеся вокруг родственников Н. Назарбаева, среди которых группа Сары Назарбаевой (жена Н. Назарбаева), группа Алии Назарбаевой (младшая дочь Н. Назарбаева), группа Нуртая Абыкаева (друг детства Н. Назарбаева); к «третьему уровню» — региональная элита (акимы областей).
Борьба между группами влияния до сих пор ведется, во-первых, за влияние на Н. Назарбаева, а, во-вторых, за доступ к распределению доходов от реализации сырьевых ресурсов (нефть, газ, цветные металлы).
«Топовый» статус Н. Назарбаева объясняется тем, что он сохранил ключевые рычаги влияния на ситуацию в стране за собой через пожизненное председательство в Совете безопасности РК, а также через политический совет правящей партии «Нур Отан», председателем которого он является. Более того, конституционно с 2010 г. за Н. Назарбаевым закреплен статус Лидера нации (Елбасы).
Разумеется, подобная модель закрепилась не сразу, ей предшествовала серьезная аппаратная борьба между Н. Назарбаевым и его оппонентами, в частности О. Сулеймановым, которая имела место вплоть до 1995 г. Именно с 1995 г., с момента проведения двух референдумов — о продлении полномочий Н. Назарбаева до 2000 г. и принятия новой Конституции РК — можно говорить об окончательной аппаратной победе Н. Назарбаева и построении новой системы в Казахстане с почти неограниченной властью президента на конституционном уровне.
В то же самое время, окончание аппаратной борьбы позволило Н. Назарбаеву сформировать новые принципы кадровой политики Казахстана, базирующиеся на национальном, клановом и семейно-родственном основаниях.
Так, национальное основание кадровой политики было обусловлено выбором национальной и государственно-аппаратной идентичности, а именно легитимацией этнократии и построением государства-нации. Клановый принцип формирования кадровой политики тесно связан с семейно-родственным принципом.
Выстраивание «жесткой вертикали» власти в Казахстане, на вершине которой находится президент, закрепило за Н. Назарбаевым монопольное право определения доступа к политическим и экономическим ресурсам государства.
В итоге, подобная система позволила ему сформировать вокруг себя клиентелу, преданную ему и зависящую от него. Однако интеграция в политическое и экономическое пространство республики «президентской семьи» и близкого окружения Н. Назарбаева и получение ими доступа к ключевым сферам экономики и политики, позволила им также формировать вокруг себя персональные клиентелы.
В итоге, в Казахстане была сформирована пирамидально-иерархическая структура власти, базирующаяся на семейно-родственном консенсусе.
Таким образом, «правила игры», сложившиеся за годы пребывания у власти Н. Назарбаева, служат поддержанию сложившегося внутриэлитного консенсуса и расклада сил. Завязка всей пирамиды на одно лицо – Н. Назарбаева – устраивает элитные круги, так как позволяет поддерживать сложившийся баланс сил.
Однако подобная персонификация властного ресурса таит в себе и опасность – уход с политического пространства Назарбаева может привести к переигрыванию сложившихся «правил игры» и как следствие – к формированию новых внешнеполитических ориентаций Казахстана.
Так что, наступление реального транзита власти произойдет после ухода с политической арены Н. Назарбаева. После этого культурный и цивилизационный выбор Казахстана будет в руках новой управленческой элиты. Насколько удастся сохранить преемственность курса, будет зависеть от потенциального преемника. Однако уже сейчас можно отметить, что подобная персонификация властного ресурса и «завязка» всей системы на одно лицо может осложнить будущий транзит власти.
Несмотря на то, что в Казахстане в последние годы растет роль силовиков в системе власти в лице Комитета национальной безопасности РК, их возможности по сравнению с соседним Узбекистаном ограничены, так как на протяжении длительного времени в республике реализовывалась иная модель внутриэлитного консенсуса, завязанная на семейно-родственный ресурс.
Модель 3 (Таджикистан) – доминирование одного клана в системе власти
Основы современной клановой иерархии в Таджикистане уходят корнями еще в советский период. Так, в Таджикистане традиционные структуры общества представлены авлодами (родовыми кланами), выделенными по территориальному принципу, среди которых – Ходжентский, Кулябский, Каратегинский, Бадахшанский, Гиссарский и Памирский.
При этом в советский период выходцы из Каратегинского и Бадахшанского кланов в управленческую элиту не рекрутировались ввиду того, что регионы, которые они представляли, были экономически не развиты, считались периферией Таджикской ССР.
Представители Гиссарского клана, несмотря на политическую и экономическую активность, в высших эшелонах власти также не присутствовали, прежде всего, потому что клан состоял преимущественно из этнических узбеков, а они претендовать на ключевые посты в национальной республике не могли.
Памирский клан во властных институтах республики представлен не был ввиду исторической независимости и обособленности от остальной части Таджикистана (в отличие от остальных кланов его представители говорят на языках Памирской группы, относящейся к восточно-иранским диалектам).
Соответственно, ключевые посты занимали представители наиболее многочисленных Ходжентского и Кулябского кланов.
Однако Москва в советский период старалась опираться на наиболее лояльные ей клановые группировки, рекрутируя кадры в партийную номенклатуру из них.
Так, в Таджикистане с момента образования Таджикской ССР наиболее экономически сильной и самостоятельной была Ходжентская группа кланов. На Ленинабадскую область (исторический ареал клана) приходилось половина городов и крупных поселков республики. Подобный уровень развития Ходжентского клана предопределил его роль в управленческой элите республики.
Стремясь сформировать противовес, Центр активно поддерживал кулябцев, чей ареал проживания — Хатлонская область — был преимущественно аграрным. Последнее предопределило то, что именно Кулябский клан активнее всех поддержал советскую власть, так как советское устройство способствовало закреплению колхозной системы, в которой Кулябский клан играл ключевую роль.
Отсутствие поддержки со стороны остальных кланов и низкий уровень экономической самостоятельности привели к тому, что Москва при рекрутировании кадров в силовые структуры сделала ставку на кулябцев. После распада СССР именно этот факт сыграл на руку Э. Рахмону (выходцу из кулябского клана), поскольку на его стороне оказались силовики.
Соответственно, после окончания гражданской войны в Таджикистане, кулябцы прочно закрепили свои позиции в высших эшелонах власти. На сегодняшний день, они составляют абсолютное большинство во властных институтах. А отсутствие жесткой конкуренции или противостояния стабилизирует систему.
Учитывая, что Ходжентский клан свои позиции утратил после отставки экс-президента Р.Н. Набиева, то кулябцы фактически полностью доминируют на политическом пространстве.
Тем не менее, почему же таджикский вариант внутриэлитного консенсуса нельзя считать прочным?
Потому что, равно как и Казахстану, Таджикистану рано или поздно предстоит транзит власти, который вполне может привести к переигрыванию «правил игры» и установлению нового баланса сил.
Сегодняшние позиции кулябцев обусловлены «топовым» статусом Э. Рахмона в системе власти, однако осенью 2020 г. в Таджикистане пройдут президентские выборы. А текущий срок для Э. Рахмона четвертый по счету.
Учитывая последние конституционные изменения, а именно снижение возрастного ценза для кандидатов в президенты с 35 до 30 лет, можно прогнозировать выдвижение кандидатом в президенты его сына Рустама Эмомали Рахмона (с апреля 2017 г. – Председатель г. Душанбе), которому в декабре 2019 года исполнится 32 года. Однако насколько данная фигура сможет сплотить вокруг себя элитные группы и выстроить преемственный курс пока остается под вопросом.
Резюмируя вышесказанное, можно отметить, что реальную эффективность на практике пока показала только узбекская модель силового консенсуса, которая «пережила» транзит власти и обеспечила преемственность в государстве. А вот казахстанской и таджикской модели свою эффективность и устойчивость еще предстоит доказать.
Одно можно сказать уже сейчас, от уровня консолидации и сплоченности элиты по основным вопросам зависит стабильность как одного отдельно взятого государства, так и всего региона в целом.
Примеров политических катастроф, причиной которых становился внутриэлитный раскол, в современности немало. Достаточно вспомнить «цветные революции» в Грузии, на Украине, в Кыргызстане.
