Если демократические системы могут отличаться в деталях, но при этом быть «родственниками» с точки зрения своего функционирования, то авторитарные режимы могут иметь разный характер, но при этом быть очень похожими друг на друга в принципах своей деятельности, где всеми силами пытаются растянуть свое пребывание у власти. Об этом пишет казахстанский аналитик Досым Сатпаев в статье на Forbes.kz:
Примерит ли Путин «восточный халат»?
Для Владимира Путина проблема 2024 года всплыла с того самого момента, как Дмитрий Медведев освободил пост номинального президента, отыграв свою роль халифа на час. Понятно, что, в отличие от президента Казахстана Нурсултана Назарбаева или главы Таджикистана Эмомали Рахмона, президент России при всем его единовластии вряд ли мог пойти на обретение статуса «отца» или «лидера нации». Но вопрос механизма закрепления преемственности внутренней и внешней политики России надолго повис в воздухе, так как выбор у Путина был небольшой.
1. Занять должность президента Союзного государства России и Беларуси, хотя этот проект изначально был аморфным, в том числе по причине наличия политических амбиций у Александра Лукашенко, который сам, кстати, еще в начале 2000-х годов мечтал стать президентом этого Союзного государства после смерти Бориса Ельцина, с которым они этот проект и затевали.
Но когда появился «фактор Путина», президент Беларуси если и продолжал говорить о кооперации с Россией, то только в экономической сфере, жестко подчеркивая, что свой суверенитет Беларусь никому отдавать не собирается.
2. Начать продлевать свои президентские полномочия путем референдумов и внесения изменений в Конституцию, как это было в большинстве стран Центральной Азии. Но этот вариант опять же чем-то напоминал восточный халат «лидера нации» и мог грозить очередной более опасной волной протестов внутри России.
3. Создать новый механизм внутриэлитного баланса сил, где любой другой президент был бы под контролем дееспособного Путина, уже не являющегося главой государства, но остающегося главным центром власти. И в этом случае казахстанская модель «полутранзита власти» — лишь одна из нескольких моделей, которую мог изучать не только Кремль, но и соседи Казахстана по Центральной Азии.
Завершение узбекского транзита
За активным обсуждением проблемы 2024 года в России, когда Путину придется определиться со своим вариантом контролируемого «полутранзита» власти (если к этому времени он все еще будет дееспособен и здоров), следует помнить о том, что половина постсоветского пространства, где свои корни пустил авторитаризм, также пытается закрепить свои варианты семейно-политических династий либо создать политические механизмы долгосрочного удержания власти.
В Центральной Азии этот процесс начался с 2016, после неожиданной смерти Ислама Каримова, приведшей к разгрому части его окружения и к ослаблению позиций членов семьи первого президента со стороны Шавката Мирзиёева, который явно рассчитывает задержаться у власти всерьез и надолго. И если в Казахстане только начали свой «полутранзит власти», а в России, Таджикистане и Туркменистане к нему лишь готовятся, то в Узбекистане свой «транзит власти» уже завершили.
Результатом этого стало значительное укрепление позиций президента Шавката Мирзиеева, который сейчас не только пытается сформировать вокруг себя преданное окружение, но также старается создать и свою олигархию, не без активного участия и поддержки Алишера Усманова и других узбекских олигархов, долгое время делавших бизнес за пределами республики.
И, несмотря на политический ребрендинг режима с акцентом на реформы, состоявшиеся в декабре прошлого года парламентские выборы в законодательную палату Узбекистана (Олий Мажлиса) и в местные кенгаши народных депутатов по традиции лишь закрепили президентский контроль над парламентом через правящую Либерально-демократическую партию, рядом с которой, как и в большинстве стран Центральной Азии, находится лояльная к власти массовка в лице других партий.
Конечно, как и у соседей по региону, в Узбекистане также заявили о том, что пытаются повысить роль парламента. Например, с прошлого года кандидатов на должности вице-премьеров, министров и председателей государственных комитетов президент утверждает только после обязательного одобрения депутатами. Также с апреля 2019 парламент получил право одобрять годовой бюджет и заслушивать ежеквартальные отчеты правительства.
Но в суперпрезидентской системе с жесткой вертикалью власти все это лишь игры в парламентаризм, учитывая отсутствие в парламенте хоть малейшего намека на оппозицию.
Два преемника Рахмона
Весной 2020 года в Таджикистане также должна состояться имитация парламентских выборов, где традиционно фаворитом опять будет пропрезидентская Народно-демократическая партия. Но больше интереса вызывают президентские выборы в этой стране, которые намечаются на осень текущего года, опять же на фоне разговоров о таджикском варианте «полутранзита власти». Ведь еще в 2015, по аналогии с Казахстаном, парламент Таджикистана специально для действующего президента страны Эмомали Рахмона утвердил законопроект «Об основоположнике мира и единства и лидере нации».
Как и в Казахстане, Эмомали Рахмон вместе с титулом «лидер нации» также получил конституционное право выдвигать свою кандидатуру на пост президента неограниченное количество раз.
Теперь многие в Таджикистане гадают, будет ли он снова выдвигать свою кандидатуру на выборах или начнет операцию «Преемник», на роль которого у него целых два кандидата. Первый — это его сын Рустам Эмомали, который с января 2017 года занимает должность мэра Душанбе. А вторым кандидатом является одна из дочерей президента Озоды Рахмон.
Кроме того что с 2013 года Рустам Эмомали является генерал-майором, он за эти семь лет сменил несколько руководящих постов. Был главой Таможенной службы, Антикоррупционного агентства, Комитета по инвестициям и госимуществу.
Также являлся председателем Союза молодежи Таджикистана и попробовал себя в качестве депутата законодательного собрания Душанбе. Кстати, в 2016 возрастной ценз кандидата в президенты был снижен с 35 до 30 лет.
А Рустаму Эмомали в 2020 должно исполниться уже 33 года. В глаза бросается и то, что президент страны все чаще посылает своего сына на международные встречи, чтобы презентовать его как одного из потенциальных преемников. Например, в 2018 Рустам Эмомали, как мэр Душанбе, встречался с главами государств — членов СНГ, прибывшими в Таджикистан на саммит содружества. А в декабре прошлого года многие обратили внимание на то, что Рустам Эмомали совершил свой первый официальный визит в Ташкент, где провел встречу с главой Узбекистана.
Что касается одной из дочерей президента, то Озода Рахмон при поддержке отца также совершила стремительный карьерный взлет. У нее есть опыт работы в МИД на посту заместителя министра. В 2016 она была назначена главой исполнительного аппарата президента Таджикистана, а затем избрана сенатором от Душанбе, была председателем комитета верхней палаты парламента Таджикистана по обеспечению конституционных основ, прав и свобод человека, гражданина и законности. А в июне 2017 Эмомали Рахмон присвоил своей дочери чин государственного советника юстиции.
Кстати, в прошлом году международная организация «Женщины — политические лидеры» (Women Political Leaders) назначили Озоду Рахмон своим послом в Таджикистане. Хотя даже если не она, а Рустам Эмомали станет новым президентом страны, Озода Рахмон должна сыграть важную роль политической поддержки для него. И оба будут под контролем своего отца, который если и решит сложить с себя полномочия главы государства (пусть даже не в 2020 году, а чуть позже), то в любом случае сохранит власть в своих руках как «лидер нации».
То есть опять будет все тот же «полутранзитный вариант», где бывший президент ушел, чтобы остаться, сохраняя за собой право не только обращаться к нации по вопросам безопасности, внутренней и внешней политики, но также посещать государственные встречи, а также заседания парламента и совета безопасности. Более того, у Эмомали Рахмона есть право вето в важнейших для государства вопросах.
Однако существующие в Таджикистане планы по предстоящему транзиту власти пока еще менее проработаны, что заметно повышает угрозы межклановых и внутриклановых конфликтов в случае смерти Эмомали Рахмона.
А это автоматически увеличивает риски удержания власти для любых его преемников, у которых могут появиться и антипреемники.
Запасной аэродром для Бердымухамедова
Аналогичная ситуация наблюдается и в соседнем Туркменистане, где в прошлом году появление фейковой новости о смерти президента Гурбангулы Бердымухамедова лишь дала еще один повод внимательно присмотреться к этой республике. Ее действующий глава также начал готовиться к своему варианту «полутранзита» власти, когда, с одной стороны, рассматривает на роль преемника своего сына Сердара Бердымухамедова, а, с другой стороны, ищет для себя возможность оставить в своих руках контроль над страной даже без президентского поста.
На этом фоне обратила на себя внимание странная инициатива президента, озвученная им в прошлом году, когда он предложил создать двухпалатный парламент по аналогии с некоторыми другими странами Центральной Азии, в том числе Казахстаном.
По его задумке, двухпалатный парламент можно создать за счет объединения Народного совета Туркменистана (Халк маслахат), который станет верхней палатой, и нынешнего парламента (Меджлис) для которого приготовлена роль нижней палаты. Интересно то, что на данный момент в Халк маслахаты входит не только сам президент, но также члены правительства и другие представители исполнительной, а также судебной власти.
По мнению экспертов, эта инициатива может иметь своей целью подготовить для Гурбангулы Бердымухамедова запасной аэродром, куда он должен приземлиться в случае ухода с поста президента. Но для этого ему надо будет возглавить управляемый парламент, который должен быть наделен большими полномочиями, что позволит ему держать под контролем президента и всю политическую систему.
Здесь есть определенная схожесть с возможными вариантами использования парламента в Казахстане или в России — в качестве противовеса президентской власти в будущем. То есть в случае назначения своего сына Сердара президентом страны Гурбангулы Бердымухамедов может возглавить усиленный новыми полномочиями парламент. Или же, наоборот, как считает ряд аналитиков, Сердар Бердымухамедов позже может сам возглавить верхнюю палату парламента при живом отце-президенте. На данный момент, согласно действующей Конституции, в случае если президент Туркменистана по какой-то причине не может исполнять свои обязанности, то его полномочия переходят председателю Меджлиса.
Но создание двухпалатного парламента может поменять эту очередность, выдвинув на роль второго человека после главы государства руководителя верхней палаты. Хотя все эти тактические игры не дают ответа на самый главный стратегический вопрос: каким будет Туркменистан после смерти Гурбангулы Бердымухамедова и сможет ли его сын удержать власть в случае серьезных межклановых и внутриклановых столкновений по аналогии с Таджикистаном?
Конкуренция «наполеончиков»
Более непредсказуема ситуация в Кыргызстане, где в октябре 2020 года должны пройти парламентские выборы. По данным ЦИК, с прошлого года в этой стране появилось еще 15 новых политических партий, а предвыборный накал явно увеличивается.
Ведь местная оппозиция пытается занять тот политический вакуум, который образовался после ареста бывшего президента Кыргызстана Алмазбека Атамбаева и ослабления его Социал-демократической партии, которая до этого была сильным игроком в парламенте страны.
Конечно, политическая ситуация в Кыргызстане сильно отличается о того, что можно наблюдать в других странах Центральной Азии. Именно здесь был создан прецедент, когда «преемник» в лице действующего президента Сооронбая Жээнбекова пошел против своего «патрона» в лице экс-президента Алмазбека Атамбаева. Возможно, этот конфликт еще больше убедил некоторых авторитарных лидеров Центральной Азии в том, что когда речь идет о преемственности и безопасности для их власти, ставку следует делать в первую очередь на членов своей семьи, не слишком рассчитывая на лояльность кого-то из своих протеже вне семьи.
Ошибка Атамбаева была в том, что он перемудрил с разными моделями «преемственности», опробованными в других странах, которые он хотел применить в Кыргызстане, как, например, схема «Путин — Медведев» по аналогии с российской моделью или роль «куратора», как Ли Куан Ю.
Но Кыргызстан — это не Сингапур и не Россия. У Атамбаева был сложный выбор. Либо сделать ставку на сильного преемника, который будет гарантом безопасности для своего протеже, но при этом сохраняется риск, что у сильного преемника появятся и свои амбиции. Либо поддержать слабого и управляемого преемника, что приведет к угрозе того, что он долго не продержится на президентском посту в Кыргызстане, где довольно сильны протестные настроения и революционные традиции. Атамбаев выбрал первый вариант и ошибся.
Жээнбеков, как сильный игрок с амбициями, не хотел быть его марионеткой и обратил против Атамбаева его же собственную политику по нейтрализации конкурирующих «наполеонов».
Отличие Атамбаева от Путина состояла в том, что Медведев на посту президента не только был под пристальным контролем силовиков, парламента и других политических структур, но также считал себя частью путинской команды, в отличие от Жээнбекова, который оказался лишь случайным попутчиком в атамбаевской команде. После прихода к власти Жээнтекова не контролировал ни один политический институт, связанный с Атамбаевым, так как у экс-президента не было такого института (и в этом существенное отличие от Казахстана), кроме обещания самого Жээнбекова играть роль преемника.
Но, лишая Алмазбека Атамбаева с помощью подконтрольного парламента неприкосновенности как экс-президента под воздействием политической конъюнктуры, Жээнбеков создал и для себя проблему в будущем, так как рано или поздно он также станет «бывшим», а следовательно, и потенциальной мишенью для тех, кто придет после него. И ему также придется столкнуться с той же дилеммой, с которой столкнулся Атамбаев: поддержать сильного или слабого преемника, уже зная, что оба варианта могут быть проигрышными.
Кстати, вполне возможно, что, как и в Кыргызстане, в казахстанской политической элите, по мере усиления межгрупповой борьбы во время настоящего «транзита власти» (который начнется с окончательным уходом первого президента с политической сцены, когда элита останется без надсистемного куратора), может возникнуть «кыргызский синдром» превращения экс-президентов в политическую мишень для тех, кто придет вместо них. Это значит, что появление казахстанского варианта Жээнбекова в будущем нельзя исключать.
Что касается предстоящих парламентских выборов, то Сооронбай Жээнбеков (как это уже давно сделали его авторитарные соседи), также хочет взять парламент под свой контроль, имея там лояльное к себе парламентское большинство. Но ему это гораздо сложнее сделать в условиях более конкурентной партийной борьбы и при наличии большого количества местных «наполеончиков», часть из которых видит себя следующими президентами страны.
